Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Вне всяких сомнений (сборник)
Айгор и Говард не стали терять время и расшаркиваться. Не успела еще Элен толком поздороваться с профессором, а они уже с головой ушли в технические проблемы.
Прошло много времени и…
— Ну вот, — сказал Говард. — Думаю, это все. Свой бластер я оставлю в качестве образца. Есть еще вопросы?
— Нет, — ответил Айгор. — Теперь я все понимаю; к тому же каждое твое слово записано. Да можешь ли ты понять, старик, что это такое для нас? Твоя машинка выиграет нам войну — я ничуть не сомневаюсь.
— Охотно верю. Ведь на этой штуковине держится мир во всей нашей системе. Вы готовы, доктор? Я начинаю немного нервничать.
— Но вы же не уйдете от нас, доктор? — воскликнула Элен. В ее голосе звучали и вопрос, и протест.
— Мне надо отвести его назад.
— Да, — подтвердил Говард. — И к тому же он остается жить с нами. Ведь правда, учитель?
— Нет, нет! — снова запротестовала Элен.
— Не уговаривай его. — Айгор обнял Элен за плечи. — Ты же знаешь, что ему не было здесь хорошо. Думаю, дом Говарда больше подойдет профессору. Он вполне заслужил покой.
Немного подумав, Элен подошла к Фросту, положила руку ему на плечи и, привстав на цыпочки, поцеловала.
— Прощайте, доктор.
Голос ее срывался.
— Или, во всяком случае, au revoir!
Фрост успокаивающе похлопал по ее руке, лежавшей у него на плече.
* * *Он лежал на солнце, впитывая тепло старыми своими костями. Он скучал немного без Элен и Айгора, но подозревал, что они не очень скучают без него. А жизнь с Говардом и Светоносной Звездой подходила ему больше. Он считался наставником их детей — если и когда таковые будут. А пока он проводил время в праздности и безделье, чего ему хотелось всегда; времени у него было сколько угодно. Время… Время.
Интересно бы узнать, что сказал сержант Изовски, заглянув в полицейский фургон и никого там не обнаружив. Возможно, он подумал, что это невозможно.
А впрочем — какая разница. Он был слишком ленивым и сонным, чтобы беспокоиться. Еще хватит времени вздремнуть немного перед обедом. Времени хватит…
Время.
УРОБОРОС[42]
(Все вы, зомби…)
© П. Вязников, перевод
Когда я протирал очередную рюмку, вошел Мать-Одиночка. Я засек время — 22.17, Пятая временная зона, восточное время, седьмое ноября, тысяча девятьсот семидесятый год. Темпоральные агенты всегда обращают внимание на время и дату — это наша обязанность.
Мать-Одиночка был двадцатипятилетним парнем ростом не выше меня, обладал не слишком мужественными чертами лица и взрывоопасным характером. Внешность его мне никогда не нравилась, но именно его мне предстояло завербовать. Это был мой парнишка. Я подарил ему лучшую барменскую улыбку.
Может быть, я излишне пристрастен? Не знаю. Но прозвище относилось не ко внешности — просто всякий раз, когда какой-нибудь излишне любопытный тип спрашивал о роде его занятий, он получал ответ: «Я — мать-одиночка». Если Мать-Одиночка был настроен не очень кровожадно, то добавлял: «…четыре цента за слово. Я пишу душещипательные признания читательниц».
Если же Мать-Одиночка пребывал в скверном расположении духа, он ждал, чтобы собеседник позволил себе какую-нибудь шутку на этот счет. Дрался он страшно — так дерутся разве только женщины-полицейские, был мастером ближнего бокса. Это, между прочим, одна из многих причин, по которым он и требовался мне. Но не единственная.
Он был под мухой, и выражение его лица говорило, что Мать-Одиночка сейчас презирает людей больше обычного. Я молча налил ему двойную порцию «Старого белья» и поставил рядом бутылку. Он выпил и налил по новой. Я протер стойку.
— Ну как, по-прежнему выгодно быть матерью-одиночкой?
Пальцы Матери-Одиночки стиснули стакан — казалось, он сейчас бросит им в меня. Я опустил руку под стойку, нащупывая дубинку. При темпоральной манипуляции стараешься учесть все, но при таком количестве факторов зря рисковать не стоит.
Он едва заметно расслабился, точнее, едва заметно — для не прошедших спецподготовку на курсах Темпорального Бюро.
— Не злись. Я всего лишь спросил, как бизнес. Если не нравится, считай, что я спросил о погоде.
Он кисло посмотрел на меня.
— Бизнес в порядке. Я строчу, они публикуют, я ем.
Я налил и себе, наклонился к нему через стойку.
— Между нами говоря, ты неплохо сочиняешь — я читал эти «признания». Тебе просто здорово удается понять женскую точку зрения.
Это был риск — он никогда не называл своих псевдонимов. Но он достаточно завелся, чтобы услышать только конец фразы.
— «Женская точка зрения!» — фыркнул он. — Да, кто-кто, а уж я ее знаю! Кому как не мне знать…
— Да?.. — с некоторым сомнением спросил я. — Сестры?..
— Нет. И если я расскажу, ты не поверишь.
— Ну-ну, — кротко сказал я, — бармены и психиатры знают, что нет ничего более диковинного, чем правда. Если б ты, сынок, слышал истории, какие довелось выслушать здесь мне, — ты бы разбогател. Невероятные дела случаются, знаешь…
— Ты даже представить себе не можешь, что такое «невероятно».
— Да ну? Нет, сынок. Меня ничем не удивишь — что бы ты ни рассказал, я скажу, что слыхал истории и почище.
Он опять фыркнул.
— Хочешь поспорить на все, что осталось в бутылке?
— На целую. — Я поставил на стойку полную бутылку.
— Ну…
Я махнул своему помощнику — мол, поработай за двоих. Мы были на самом конце стойки; тут у меня уединенный уголок с одним только табуретом, а чтобы никто не мешал, я заставляю стойку возле этого места банками пикулей и прочим. Несколько клиентов у другого конца стойки смотрели бокс по телевизору, один выбирал пластинку в музыкальном автомате. Нам никто не мешал — полный интим, как в постели.
— Ладно, — начал он. — Начать с того, что я ублюдок. Выражаясь культурно (он что, ожидал, что я усмехнусь?) — внебрачный ребенок. Мои родители не были женаты.
— Ну и что? — пожал я плечами. — Мои тоже.
— Когда… — он замолк и впервые посмотрел на меня по-человечески. — Правда?
— Правда. На все сто процентов. И кстати, — добавил я, — в моей семье никто никогда не женился. И все поголовно — внебрачные дети, ублюдки, если угодно.
— Не пытайся меня переиграть. Ты-то сам женат! — Он показал на мое кольцо.
— А, это… — Я показал кольцо поближе. — Оно только похоже на обручальное; я ношу его, чтобы отваживать бабцов.
