Евгений Прошкин - Слой
— Не борзей. Костя, а зачем ты в партию вступил? — неожиданно спросил Немаляев.
— Кушать хотелось.
— Смешной ты человек, Костя.
— Ага. Ваше Чрезвычайное Правительство так смеялось, так смеялось...
— Ты не тех казнил, кого надо. Кокошина вы почему не ликвидировали?
— Руки не дошли.
— Руки! Стало быть, короткие они у вас, — проворчал Немаляев, — Валуева ты не пощадил. У меня все бойцы его книжками упивались. К Маркесу их не приучишь, так хоть этого, чтобы буквы не забыли. А с Кокошиными, видно, самому решать придется.
— Кокошины? Он что, не один?
— Там два брата-акробата. Такое замутили... Немаляев прошелся по комнате и, хищно схватив тетрадь, раскрыл на середине.
— Дядя Саша, там порожняк.
— "Порожняк"? Ты что, из этих, из... — Он стремительно приблизился к Людмиле и взял ее за подбородок. — Смотри у меня! Ведь выпорю, я тебе не матушка. Ладно, с тобой еще успеем. А к тебе, Костя, у меня длинный-предлинный разговор.
— Длинного-предлинного не получится, я так, на часик заскочил. Чаю попью, и обратно.
— Он ко мне заскочил! Ко мне, милый ты мой, приползают.
— А я заскочил, — упрямо повторил Константин.
— Роговцев, а может, тебя грохнуть? Как ты писателя — фьють в окошко.
— Дядя! — с укором воскликнула Людмила.
— Это дядя шутит, — пояснил Костя. — Вы же Сан Саныч, романтик. Человек с идеалами, — вы разительно добавил он.
— Гм, с идеалами... Это кто тебе сказал? Лешка?! Ты где с ним?.. Он здесь, в нашем слое?
— Он на Родине. Да, Алексей Евгеньевич, его так звали.
— Дочка у него на пироги мастерица, — душевно произнес Немаляев. — С яйцом и капустой особенно.
Добряк в больнице на врал. Сан Саныч действительно помнил старых друзей.
Немаляев прочитал несколько строк и судорожно перевернул страницу.
— Если вы надеетесь, что Борис написал учебник «как свалить из ада и поселиться в раю»... а вы надеетесь... Так вот, зря. К сожалению. Надо остаться и благоустраивать. Благоустраивать ад, Сан Саныч.
— Костя, что ты хочешь взамен?
— Мы уже поменялись.
— Ты объяснишь, как отсюда уйти, и я уйду, — настойчиво повторил Немаляев. — По-моему, это хорошая сделка. Здесь я вам мешать не буду. Банкуйте.
— Некому, — ответил Константин. — Некому, кроме вас, Сан Саныч.
— Ты же знаешь, как это сделать!
— Знает только Борис, но мы с Петром его давно закопали. Кстати, первое условие: сотника вы тоже не тронете.
— "Тоже"? — с сарказмом переспросил Немаляев. — Первое условие? Условие чего?
— Мирного договора. За этим я, собственно, и пришел.
Сан Саныч скрестил руки на груди и уставился в окно.
Людмила исподтишка улыбнулась Косте и полезла за сигаретой, но сумочка была пуста.
— Так как насчет чая? — осведомился Константин. — И сотника.
— Пусть сам выбирает. Единственное, что я могу тебе обещать.
— А наш договор?
— Благоустраивать ад... — печально произнес Немаляев. — Мне надо подумать.
Он сел в кресло и нажал на кнопку. Часть стены Развернулась, и из смежной квартиры вошла симпатичная девушка. Склонившись так, что в декольте было видно все, до самого пупка, она катила перед собой низкий сервировочный столик. На столике был чай.
* * *
— Ты про аварию смотрела? — обратилась одна телефонистка к другой.
— С Горшковым? Который магнат?
— Ну да. Как это он разбился? Небось пьяный был.
— Магнаты сами по себе не разбиваются, — многозначительно произнесла вторая. — Там еще говорят, деньги кругом валялись. Деньги, деньги весь лес в деньгах.
— И еще с ним этот был...
— Да, да. Этот, как его?..
Кокошин иронично посмотрел сквозь перегородку — обе женщины были одеты в застиранные блузки, такие же похожие, как серые лица телефонисток. Он давно заметил, что чем человек беднее, тем ближе к сердцу он принимает беды магнатов.
— Забыла фамилию.
— А, ты о нем? Сейчас... Мурманск — третья, — сказала она в микрофон.
Кокошин зашел в кабину и, закрыв стеклянную дверь, снял трубку.
— Здорово. У меня все в порядке. А у тебя?.. Ясно... Погода? Жарко. Да, виделся тут с одноклассником. Ездили на дачу. Шашлык был... И даже вкуснее, чем думал. Да, такого шашлыка мы с тобой еще не ели.
Он помолчал, давая абоненту усвоить информацию. Насчет шашлыка его поняли правильно.
— А?.. Тетя Рая?.. Тетя Рая в порядке, — сказал Кокошин.
Это означало, что звонок не контролируется. Теперь, после соблюдения условностей, можно было просто поболтать.
— Как там мои? Ты к ним заглядывал?.. Что-о? Кавалер?! Ей же только четырнадцать! Ну, девка!.. Погодите, вот я прилечу...
— Хабаровск — четвертая, — объявила женщина. Молодой человек, нетерпеливо топтавшийся у стенда с поздравительными открытками, влетел в узкую будку и завопил:
— Алле! Алле, Маша! Алле!!
Ожидающие на переговорном пункте недовольно переглянулись. Каждый подумал об одном и том же: эти приезжие всегда чем-то выделяются. Все дело в недостатке воспитания.
— Маша, Маша! Алле!! — надрывался молодой человек. Потеряв терпение, он два раза треснул по аппарату.
— Эй! Чего долбишь? — крикнула телефонистка. — Ты что, с гор спустился? Если не слышно, подожди, я второй раз соединю.
— Да нет у меня времени, — взмолился он, выбегая из кабинки. — Поезд! Я лучше с вокзала.
— Вызов отменить, что ли? — рассердилась она. — Сами не знают, чего хотят.
Молодой человек забрал в окошке деньги и опрометью выскочил на улицу.
— Смоленск — шестая, Рига — первая, Брянск — восьмая, — подряд назвала женщина. — Кто с Мурманском говорил? Гражданин, вы где? Третья!
— Да он там еще, — сказал кто-то. — Третья занята.
— А что он, заснул? Связи-то нет уже. Гражданин! Позовите его.
Мужчина в очках-линзах подошел к третьей кабине и тактично постучал. Кокошин неподвижно сидел на откидном стульчике. Мужчина постучал еще — Кокошин не шевелился.
— Похоже, заснул, — беспомощно улыбнулся очкарик и наконец осмелился открыть дверцу.
Он тронул спящего за плечо, и тот, не меняя позы, вывалился наружу. Черная рубашка Кокошина промокла от пота — но только на спине и каким-то странным пятном неправильной формы.
Позже в фанерной перегородке между кабинками нашли два маленьких отверстия.
— Да лет семнадцать... — сказала плачущая телефонистка.
— Худой, сутулый, волосы немытые... — добавила вторая.
— Деревня — он и есть деревня... В протокол занесли: «Особые приметы отсутствуют».
* * *
— Не горячись, — успокоил брата Кокошин. — Четырнадцать лет — возраст нормальный. Главное, чтоб до постели не дошло, а в подъезде потискаться — это можно. Вспомни себя-то! Алле... Алле, ты меня слышишь? Алле!
