Сорока на виселице - Веркин Эдуард Николаевич

– Ян! – крикнула Мария.

Я бросился к ним.

Уистлер разжал пальцы.

Мария балансировала на краю обрыва.

Уистлер смотрел. Он мог протянуть руку. Достаточно было протянуть руку.

Но он этого не сделал.

А я успел. Я быстрый. Это весьма ценное качество. Я оказался рядом, я схватил ее за плечо и выдернул на берег.

Уистлер смотрел на нас с интересом. С интересом, именно, с исследовательским, точно проводил некоторый эксперимент.

Мария… Я думаю, она была растеряна. Я ожидал, что она рассердится, но она… не знала, что делать в таких ситуациях.

И я не знал.

– Теперь я понял, зачем ты здесь, – сказал Уистлер.

Уистлер вернулся к модулятору, пнул его в бок, в колпаке что-то щелкнуло, снежинки стали падать чаще, сделались крупнее. Ветер стих.

Уистлер поймал снежинку.

– Мне часто кажется, что я прошел мимо… – Уистлер разглядывал снежинку. – Что решение где-то рядом, достаточно протянуть руку…

Снежинка искрилась и не таяла у него на ладони. Круглая, похожая на шар.

Барсик.

Я не заметил его, он появился слева, стремительно, я не ожидал такой прыти. Барсик откуда-то знал, что следует делать. Он прыгнул. Он врезался в Уистлера и сбил его с ног, откатился в сторону.

Уистлер почти сразу поднялся.

Пантера тоже поднялась на лапы.

Все происходило очень быстро, секунды, несколько секунд, Барсик прыгнул снова.

Уистлер был готов. Он схватил пантеру поперек туловища и отбросил в сторону, Барсик покатился, разбрасывая лапами мох, но снова поднялся.

– Дурак! – крикнул Уистлер. – Дурак, пошел вон!

Барсик прижался ко мху, кончик хвоста его бил по земле, шерсть топорщилась, Барсик рычал. С закрытыми глазами.

– Вон!

Уистлер поднял камень, замахнулся. Барсик вжался в мох сильнее.

– Прекрати!

Я встал перед Уистлером.

– Немедленно прекрати!

Уистлер опустил руку, выронил камень.

– Сломался, старый кот, пора выключать. Да уж, пикник исчерпал себя, не успев начаться, пора домой…

Уистлер плюнул, направился к ховеру.

– Ян…

– Надо улетать, – сказал я Марии. – Здесь опасно. Барсик…

Барсик не подходил. Мария звала его, но пантера не поднималась со мха, лежала, отвернувшись, бока надувались и опадали от яростного дыхания.

– Барсик!

Он дышит.

Уистлер забрался в ховер.

– Барсик! – позвала Мария.

– Он не заблудится, – заверил я. – Если что… он вернется…

– Не вернется, – возразила Мария. – Он слишком глуп.

С этим я был согласен, слишком глуп, не дойдет, станет жить в тундре, питаться синими ящерицами. Станет первым животным на Регене, правда, скоро вымрет от голода – ни одну синюю ящерицу он поймать не сумеет.

Слишком глуп. И обиделся, кошачьи все весьма обидчивые.

– Ладно, – сказал я. – Я попробую…

Я подошел к пантере, наклонился, просунул руки Барсику под теплое брюхо, поднял. Барсик перестал рычать, замер. Тяжелый, безвольный мешок, теплый, живой.

Я понес его к ховеру, перешагивая через кочки. Сияющие снежинки падали.

Мария шагала за мной.

Я устроил Барсика на заднем ложементе. Рядом с Уистлером. Я не мог посадить рядом с Уистлером Марию, он не в себе, и сильно.

– Поговорю со Штайнером, – сказад Уистлер. – Мне все это надоело… Работать не дают… я не могу здесь работать, они не пускают меня к машине… Я не могу делать все в уме – мне нужны толковые топологи, хотя бы человек пять, моя память не бесконечна… Должен прилететь Кошкин, а он не летит… Они не летят… Ян, почему никто не летит? Никто не хочет прилетать на Реген… а между тем есть закономерности…

Синхронная физика не признает совпадений.

– Как надоели…

Я расположился в ложементе пилота, Мария рядом. Я поднял ховер и быстро повел его прочь. На максимальной скорости.

Мне не нравилось, что он за спиной. Уистлер. Он мог прихватить камень…

Звук. Звонкий, необычный, я оглянулся.

Барсик дрожал всем телом, дергал задней лапой, когти скребли по сапфиру фонаря.

Уистлер обхватил пантеру за шею и душил… нет, не душил, медленно сворачивал голову.

– Фрейя! – прошептал Уистлер. – Фрейя!

Барсик замер. Замер.

Хруст.

Лапа перестала дергаться.

Мария обернулась. Всхлипнула. От ужаса.

– Стой! – заорал Уистлер.

Я остановил ховер. Где-то над тундрой. Четыреста метров до земли. Ховер повис.

– Опомнись… – шепотом попросила Мария. – Это ведь… все еще можно поправить…

Крови слишком много, позвонки раскрошились, острые обломки разорвали большие шейные артерии, кровь ударила в горло и в пасть, растеклась между ложементами.

Уистлер откинул фонарь и вышвырнул Барсика из кокпита, обыденно, как мусор. Мария закрыла глаза ладонями.

Я…

– Время есть смерть, – сказал Уистлер.

Я опять не знал, что дальше, почему-то тут совсем не было ветра. На этой высоте всегда ветер, остывающий воздух сползает с ледников, разгоняется над морем, собирается у километровых прибрежных скал, сжимается у скал, выдавливается в небо ледяной стеной, и снова начинает разгон над тундрой, ровной. Ховер остановился в остановившемся мире, и через секунду я почувствовал, как мир начал двигаться вокруг нас, медленно, как часовая шестеренка. Точка Немо.

– Полетели! – приказал Уистлер.

Я опустил фонарь.

– Да полетели же! – крикнула Мария. – Полетели!

Я не мог сдвинуть машину, пальцы онемели, чувствительность исчезла, омертвение, сенсоры не схватывали.

– Очнись, Ян! – крикнула Мария. – Очнись!

Полетели.

Через двадцать километров начался дождь.

Через семь минут я поставил ховер на грунт между зданием Института и «Тощим дроздом». Уистлер пнул сапфир, откинул фонарь, выскочил под дождь и кинулся ко входу. Мы остались в ложементах.

В кокпите пахло шерстью и кровью, я отметил, что кровь искусственного животного пахнет как настоящая, тем же железом и тем же страхом, и по цвету она тоже не отличалась, красная. И густая, Уистлер угодил в нее левой ногой, и остались следы, дождь попадал внутрь, размывал кровь, сам дождь пах кровью…

Меня замутило, сильно, как никогда в жизни не мутило, я вывалился из ховера на грунт, бедную землю, раскисшую от дождя.

Тошнило. Не успел.

Рядом возникла Мария. Бледная.

Третий раз не успел.

– Барсик… мне кажется, он был настоящим, – сказала она.

– С чего ты взяла?

– Он не хотел умирать, я видела… Это было заметно. Разве искусственным животным не все равно?

– Не знаю.

– Наверное, надо про это… сообщить.

– Наверное, – согласился я.

Штайнеру. Кассини. Шуйскому. Всем. Хотя я не знал, как об этом следует сообщать, я никогда не оказывался в таких ситуациях. Брат, пожалуй, был прав, я не готов.

– Это… дико… – сказала Мария. – Я не знаю, что… Он собрался к Штайнеру…

Мария поглядела вверх. Здание института терялось в дожде.

Я побежал ко входу.

Мария догнала меня в холле.

– С ним надо что-то делать. Ян…

Я быстро шагал к лифту.

– Ян, ты что думаешь… Что нам дальще…

Под блистающей Иокастой, прекрасной, как глаза Дианы.

– Поднимемся к Штайнеру. Какой уровень?

– Четвертый…

Несколько секунд, можно задержать дыхание.

Номер Штайнера оказался рядом с лифтом. Мы вошли.

Номер Штайнера был похож на мой, на потолке объемная карта ойкумены, в остальном похож. Уистлер стоял посреди номера, держался за голову руками.

– Где Штайнер? – спросила Мария.

Штайнера не видно.

– Поток… это… это никак не связано, я сам это понял… недавно…

Уистлер постучал пальцем по виску.

– Не машина… Им нельзя управлять… с ним нельзя договориться… Вы не представляете глубину… его…

Уистлер потер щеку, размазал по лицу кровь.

Голода.

– Тебе нужна медицинская помощь, – сказал я. – У тебя стресс.

Глупость, при чем здесь стресс.

– Переутомление, возможно, травматическое, – сказаза Мария. – Я позову доктора Уэзерса.