Хол Клемент - Американская фантастика. Том 10
— А хороший у меня радиопочерк? — спросил Пан. — Я давно не практиковался. Еще когда я жил с матерью, наш ночной сторож, бывало, все стучал ключом. Он хотел получить работу в торговом флоте. А я стучал по полу клетки ему в такт.
Вестовые, посовещавшись шепотом в камбузе, стали подавать. Пан Сатирус разломил французскую булку и принялся попеременно откусывать от обеих половинок.
— Свежих фруктов, поди, нет, — сказал он. — Ну, да все равно. Живя с людьми с самого рождения, я привык к любой пище. Я умираю от голода; мне не дали позавтракать — боялись, что наблюю в шлем.
— Принесите джентльмену банки персиковых консервов, распорядился Горилла. Вестовые засуетились. — Пан, ты мне нравишься. А теперь ты всегда будешь говорить?
Пан Сатирус оторвался от клубничного джема, который он уплетал столовой ложкой.
— Горилла, — медленно произнес он, — это очень уместный вопрос. Кажется, я уже не смогу остановиться. Сдается мне, что я совершил ошибку, облетев вокруг Земли с такой скоростью и в том направлении, как я это сделал. Надо было мне придерживаться естественного направления, то есть летать с запада на восток. Кажется, я регрессировал!
— Что ты сделал? — спросил Счастливчик Бронстейн.
— Должно быть, я употребил не то слово, — сказал Пан. Черные глаза его погрустнели. — В общем, совершил эволюцию наоборот, как бы это ни называлось.
— У меня в столе есть толковый словарь, — сказал писарь, но никто его не слушал.
— Видите ли, шимпанзе более развиты, чем люди, — продолжал Пан Сатирус. — Не очень-то вежливо говорить это, находясь у вас в гостях, но от правды не скроешься. Впрочем, один человек… я прочел об этом через плечо доктора Бедояна, когда был болен и он выхаживал меня… один человек создал теорию об очень быстром путешествии, о путешествии со скоростью, превышающей скорость света, и о том, что в результате получается с путешественниками.
— Летать быстрее света невозможно, — сказал Бронстейн.
— Тем не менее я летал, — возразил Пан Сатирус. — Меня то и дело сажали в эту капсулу, или космический корабль, или как его там. — Он содрогнулся на обезьяний манер — шерсть его стала дыбом. — Ради тренировки… Имитировали полет на земле. Делать там было нечего, и я изучал устройство корабля. Как только меня запустили, я все в нем переиначил.
— Это до меня не доходит, — сказал Горилла.
— Я регрессировал, — сказал Пан Сатирус. Без всякой видимой причины он добродушно похлопал Гориллу Бейтса по руке. Да, я уверен, что говорить надо именно так. «Деэволюционировал» не годится. Видите ли, я чувствую непреодолимое желание говорить. Я всегда считал дар речи проклятьем Адама.
Он вздохнул.
Кроме Гориллы Бейтса, никто, по-видимому, не понимал его.
— Ты можешь пойти служить на флот, — сказал старый мичман. — В море не так уж плохо. Если верить Бронстейну, из тебя получился бы радист второго класса, а может, и первого.
— Мне всего семь с половиной лет, — сказал шимпанзе. Меня не возьмут.
— Не возьмут, даже с согласия родителей не возьмут, вставил писарь, хотя его никто не слушал.
— Во всяком случае, — сказал Пан Сатирус, — матросская форма — это не для шимпанзе.
— А, понимаю, — догадался Бронстейн. — Я видел фотографию Бейтса, снятую еще до того, как он стал мичманом.
Послышались свистки, звонки, а затем властная команда:
— Все наверх! По местам стоять!
— Как стоять? — спросил Пан.
Но в кают-компании уже никого не было; все побежали на взлетную палубу и к своим боевым постам.
Пан Сатирус прикончил последние персики и побрел следом, сопровождая каждый шаг постукиванием костяшек пальцев о стальную палубу.
Команда корабля построилась и стояла «вольно», когда он добрался до взлетной палубы. Моряки стояли в строю по подразделениям, или поротно, или как уж они там строятся в военно-морском флоте; ни один из сторожей Пана никогда не читал морских рассказов, и поэтому по части знания морских порядков Пан был нетверд.
«Мем-саиб» оттащили на край палубы. Шимпанзе вразвалку подошел к капсуле, прислонился к ней и стал наблюдать, как моряки совершают перестроения, свистят в дудочки, что-то принайтовывают или, бог его знает, что они там еще делают. К «Куку» приближался вертолет.
Наблюдая, Пан Сатирус усердно почесывался и с наслаждением ощущал, как под порывами тропического ветерка шевелится шерсть на спине. Ловким привычным движением он наконец прижал ногтем блоху, которая заставила его прервать полет, и с торжеством раздавил ее. Он был бы рад вернуться в Уайт Сэндс: Флорида определенно была проблошиной и антиобезьяньей стороной.
Позевывая, он чуть скептически наблюдал за вертолетом. За последние пять с половиной лет он побывал не в одном исследовательском центре военно-воздушных сил и НАСА. Он даже немного поработал на Комиссию по атомной энергии в Лос-Аламосе, где был превосходный врач и прескверное питание; там, по-видимому, считали, что шимпанзе любят только замороженные бананы.
Да, с тех пор как он расстался с матерью, ему пришлось повидать чертову уйму мест, где садились вертолеты. Шумные махины. Притом сконструированные скверно и неизвестно для чего. Большая часть поездок осуществлялась так: вертолет брал на борт какого-нибудь бездельника в одном месте и поспешно доставлял его бить баклуши в другое. Хождение, карабканье, покачивание — все создавало приятное ощущение осмысленной деятельности.
Есть! Вертолет благополучно сел на палубу. Пилот заглушил двигатели, и люди в нелепо раскрашенных комбинезонах подбежали к вертолету, закрепили его и ушли.
Так, значит, вертолету обеспечена безопасность. У Пана Сатируса в Холломэне был врач, моряк. Если он говорил, что надо обеспечить безопасность, это, по-видимому, означало, что надо кого-то или что-то оставить в покое.
Офицеры отдали честь. Пан Сатирус знал все о воинских порядках, установленных формах одежды, рангах, денежном содержании. Он был весьма наслышан о государственной службе, как гражданской, так и военной. Отдавали честь старший лейтенант и лейтенант. А это адмирал… скажи на милость, АДМИРАЛ… выходил из вертолета. И врач — капитан третьего ранга. И двое гражданских, которые очень смахивали на сторожей. Сторожа теперь хотят именоваться служителями (обезьяньими), но для него они все равно сторожа, а знавал он их всяких — и мерзких, и очень Даже приятных в обращении…
Писарь, которого никто не слушал, теперь фотографировал адмирала.
Пан Сатирус пригладил шерсть и заковылял вперед, постукивая костяшками пальцев о палубу.
