Александр Шуваев - Книга Предтеч
- Ну, - сказал главный из бородатых, - прощайте, если чего не так... У нас без изысков.
Ага, - думал школяр, жуя побелевшее, душистое мясо со сфановой горбушкой и запивая его пронзительно-крепким мясным соком из середины туши, - южане, видите ли! Коренные! Но самое смешное, - сама собой продолжилась мысль, - природа этого города такова, что точно в подобных случаях знать попросту невозможно. Скорее всего, конечно, маскарад, но вполне-вполне возможно, что и настоящие зутлинги, только вчера с корабля, вон какие обветренные рожи... И не выяснишь, потому что вполне можно нарваться на уклончиво-угрожающую, оч-чень вежливую отповедь в лучших южных традициях. Вообще можно сказать, что главное в Суланской жизни - это стиль. Каков бы он ни был, лишь бы только был. Стилей здесь вообще, во всем, великое множество, самых разных, отовсюду, но есть в этом поразительном смешении, как стержень, и собственный, Суланский стиль. Вот например, - он оглянулся по сторонам, - это место, и весь Каменный Парк целиком суть проявление этого стиля: все вечное, неподвижное, неизменное, вроде бы как совершенно дикое и необработанное, а на самом деле безотказное и непонятно как устроенное... Вот интересно еще, - пока дожидался, казалось, что съем килограммов пять или шесть, а на самом деле - уже сыт, не лезет больше. Он подмигнул спутнице, которая, похоже, насытилась еще раньше, а сегодняшние их кормильцы тем временем выволокли откуда-то здоровенный серый ящик, распахнули его, выпустив целое облако холодного тумана и выставили оттуда целый отряд корчажек из раковинно-бороздчатой, гребнистой, красной, звонкой глины, имевших форму небольших бочонков. Выставили - и стали в сторонке с равнодушным видом людей твердо знающих, что все от них зависящее они выполнили как следует, а уж понравилось, нет ли - не их проблемы. А молодцы, - если и маскарад, то до сих пор ни единого прокола. Аплодируем вам мысленно, потому что вслух будет неприлично. В корчагах, как и положено, было легкое, прозрачное пиво, довольно темное, как то и надлежит настоящему "Теззер Шуу" без всяческих модных новаций. Сильвер, как приклеенный, висел почти в самом зените, небо выцвело от жара и стало бледно-сиреневым, а камни, залитые ослепительным бриллиантовым блеском светила, раскалились больше даже, чем то рассчитывали неизвестные собиратели.
- Послушай-ка, - сказала Голубоглазка, - а не второй ли день солнцестояния сегодня?
Он многозначительно поднял левую бровь, как бы выражая легкое сомнение, хотя на самом деле по этому поводу никакого особенного мнения не имел.
- А ведь на самом деле он! Слушай-ка, как ты отнесешься к тому, чтобы покамест не налегать особенно на пиво? Мне вдруг до смерти надоел город и море это... Чего только люди в нем особенного находят? Так домой захотелось, что, кажется, умру сейчас. Не составишь компанию?
Ну, это она могла бы и не спрашивать.
- Когда?
- Сейчас, медленно, чтобы утряслось и да не смущать бы добрых людей, дойдем до дороги к Старому Порту, а уже оттуда - быстро-быстро, к Логову Пауков. Не страшно, что большой конец выходит...
-Не страшно, потому что не знаю я тут почти ничего. Стыдно сказать, - я тут уже больше полугода, а почти что нигде до сих пор и не был... И город плохо знаю.
- Так бывает, если здешние уроженцы не вытаскивают к себе. Довольно некрасиво с их стороны: живет человек в лучшем месте Вселенной и толком его не видит.
Неторопливо, как и планировалось, они пошли по удивительно чистым дорожкам Каменного Парка, мимо молчаливых, неподвижных, несколько зловещих в своей первобытной грубости дольменов, которые, по сути, и составляли основу и душу парка. Потому что растительность здесь не то, чтобы совсем отсутствовала, а просто была она как-то подчеркнуто-скудной, на роли редких оттеняющих штрихов. И смысл здесь был вовсе иной, чем в знаменитом японском Саду Камней, насколько ему приходилось об этом слышать: не покой и гармония, а тревожащие душу, вздыбленные формы, восставшие кости Мира, голые скелеты отживших апокалиптических чудовищ. Было тут и сейчас практически безлюдно, и ему подумалось еще, что это тоже черта собственного Суланского стиля: где бы ты ни был, все равно ощущаешь себя несколько на отшибе, отдельно, без принудительного единения. Постепенно, как и все в этих местах, дорожка перешла в желобоватую тропинку, тянущуюся по самому краю трехсотметровой высоты обрыва, и тут было место, где последним напоминанием, межевым камнем, безмолвным стражем лежал округло-продолговатый камень, напоминающий пятиметровой длины череп Твари Из Снов. Потом тропа отступила от края, миновав далеко выдающийся скалистый уступ, на самом конце которого, продолжая вертикаль обрыва, высилась восьмигранная башня с контрастными черными швами между плоскими лиловыми кирпичами и без всяких видимых отверстий в глухих стенах только на отвернувшейся от моря грани виднелась каменная плита с выпуклым изображением короткорогого бородатого быка, в свирепой бдительности нагнувшего голову.
- Знаешь, что это?
Он слыхал какие-то упоминания о Глухой Башне, и смог сообразить сейчас, что это, по всей видимости, она, но и только, а потому предпочел просто пожать плечами.
- Это знак запрета, наложенного Фаромом с его другом Одетым В Серое, иначе известным, как Борода. Со времен Исхода и до сих пор сохранилось всего только две таких заповеди: Сокровище-Сокровенное, которое было запрещено трогать на протяжении десяти поколений, а потом - на усмотрение посвященных, да вот эта башня, и про нее не сказано о сроке...
- А посвященные-то кто?
- Всегда только два человека из всех живущих: Хранитель из колена Бороды, и предводительница Птиц Лебедь Черных Небес. Говорят правда, что оба заповедных сокровища теперь не так уж и важны, потому что после Вениаминова возвращения все блага их переоткрыты и многократно превзойдены, а запреты остались только чтимыми традициями.
Он усмехнулся, привычно приседая и протягивая руки к Башне, пальцы словно сами собой скрючились, а зрачки, медленно, страшно проплыв несколько раз по плавной дуге влево-вправо, начали закатываться. Раздался первый, неуверенный вибрирующий свист вроде бы как на пробу, а спутница его вдруг почувствовала подобие ожога, и сразу же - испуг, и желание как-то предотвратить предстоящее действо, чем бы оно ни было. Это было возможно, пока Безымянный не вошел в процесс на должную глубину, пока он не ВСПЫХНУЛ и не начал поддерживать сам себя чтобы завершиться только по достижении цели, и она схватила его за руку:
- Пойдем! Не нужно, - мало ли кто мог узнать о хоронящемся в башне, не ломая кладку? Это не делалось из почтения к предкам, чтобы не было вседозволенности, чтобы не нарушать по крайней мере без крайней необходимости, а Ушедшие всей своей жизнью доказали право оставлять заповеди.
