Орсон Скотт Кард - Тень Гегемона. Театр теней (сборник)
Оказалось, что это не стоило им ничего особенного. Они не потеряли ни работы, ни престижа, даже обрели великий почет как родители спасителя человечества.
Только им теперь никогда не увидеть свадьбы Валентины или Эндрю, не увидеть их детей. Они даже вряд ли столько проживут, чтобы узнать, что их дети долетели до своей колонии.
И теперь они состояли при ребенке, который им меньше всего нравился.
Если сказать правду, то Джону Полу Питер не нравился гораздо в меньшей степени, чем его матери. Питер не доставал его так, как он умел доставать Терезу. Может быть, потому, что у Джона Пола был хороший противовес: отец мог быть ему полезен. Когда Питер занимался сразу сотней дел, ничего не доводя до конца, именно Джон Пол расставлял точки над каждым «i». И поэтому, не определяя точно, в чем состоит его работа, Джон Пол пристально смотрел за всем, что делает Питер, и следил, чтобы это было действительно сделано. Когда Питер считал, что подчиненные поймут, чего он хочет, и сами дальше все сделают, Джон Пол знал, что они все перепутают, и объяснял им по слогам, следил, чтобы они делали именно так, как сказано.
Разумеется, для этого Джону Полу приходилось притворяться, что он – глаза и уши Питера. К счастью, люди, которых он поправлял, не имели причин идти к Питеру и рассказывать, какой фигней они маялись, пока не приходил Джон Пол со своими вопросами, списками, проверками и оживленной болтовней, которая и близко не напоминала наставления.
Но что мог сделать Джон Пол, когда проект, который сейчас продвигал Питер, был настолько же невероятно опасным, насколько глупым, и меньше всего Джон Пол хотел бы ему помогать именно в этом?
Положение Джона Пола в тесной общине Гегемонии не позволяло ему препятствовать действиям Питера. Он был неформалом, а не бюрократом, упрощал, а не усложнял.
В прошлом самое лучшее, что он мог бы сделать, – не делать вообще ничего. Без его постоянных подталкиваний и поправок ход дела замедлялся, и часто тот или иной проект без его помощи тихо испускал дух.
Но с Ахиллом на это шансов не было. Зверь, как его называли Тереза и Джон Пол, был настолько же методичен и последователен, насколько не был последователен Питер. Судя по всему, Ахилл ничего не оставлял на волю случая. Так что если Джон Пол просто оставит его в покое, он добьется всего, чего хочет.
– Питер, ты со своего места не видишь, что делает Зверь.
– Отец, я знаю, что он делает.
– У него есть время для всех, – продолжал Джон Пол. – Он дружит с каждым клерком, уборщиком, секретарем, чиновником. С людьми, мимо которых ты проносишься, махнув рукой или даже и того не сделав, он сидит и болтает, заставляя их чувствовать себя нужными.
– Да, он умеет быть обаятельным.
– Питер…
– Отец, у нас тут не соревнование в популярности.
– Нет, в лояльности. Ты можешь сделать лишь то, что люди, которые тебе служат, решат, что ты должен сделать – и ничего больше. Они и есть твоя власть, эти служащие, которые на тебя работают, а он их переманивает на свою сторону.
– Это же только видимость, – отмахнулся Питер.
– Для большинства людей видимость и есть суть. Они действуют под влиянием мгновенных эмоций. Сейчас он им нравится больше тебя.
– Всегда есть кто-то, кто людям больше нравится, – сказал Питер со злобной улыбкой.
Джон Пол удержался от очевидной ремарки – одного слова, потому что оно бы вывело Питера из себя. Слово это было «да».
– Питер, когда Зверь отсюда уедет, кто знает, сколько здесь останется людей, которым он достаточно нравится, чтобы передать ему тот или иной слух время от времени? Или секретный документ?
– Отец, я ценю твою заботу. Но повторяю: у меня все под контролем.
– Ты считаешь, что чего ты не знаешь, того и знать не стоит, – не в первый раз заметил Джон Пол.
– А ты, кажется, считаешь, что все, что я делаю, делается недостаточно хорошо, – ответил Питер в сотый раз.
Всегда, когда разговор доходил до этого пункта, Джон Пол не пытался его форсировать дальше: если он станет слишком докучным, если Питера слишком будет угнетать присутствие родителей, он лишит их любого влияния.
А это будет невыносимо. Это будет означать потерю последнего ребенка.
– Надо нам действительно завести еще малыша или парочку, – сказала однажды Тереза. – Я еще достаточно молода, и мы всегда хотели иметь больше тех троих, что правительство нам позволило.
– Вряд ли, – ответил Джон Пол.
– Почему? Ты все еще добрый католик, или это продолжалось лишь до тех пор, пока быть католиком значило быть бунтарем?
Джону Полу не понравились эти слова, отчасти потому, что в них могла быть и доля правды.
– Нет, милая Тереза. Мы не можем завести новых детей, потому что нам ни за что не позволят оставить их при себе.
– Кто? Правительству теперь совершенно все равно, сколько у нас детей. Для них это все будущие налогоплательщики, или роженицы, или пушечное мясо.
– Мы – родители Эндера Виггина, Демосфена, Локка. Если мы родим нового ребенка, это будет международная новость. Я боялся этого еще до того, как похитили боевых товарищей Эндрю, но после этого и сомнений нет.
– Ты серьезно думаешь, будто люди решат, что раз наши первые трое детей были так…
– Милая, – сказал Джон Пол, зная, как она терпеть не может, когда он ее так называет – потому что он не мог не вкладывать в это слово сарказма, – они сопрут этих детей из колыбельки, если не сразу из родильного зала. Они станут мишенью с момента зачатия, можно будет спорить разве что о том, марионетками какого режима они станут. И если бы мы даже могли их защитить, каждый миг их жизни проходил бы под взглядами любопытствующей публики. Если нам кажется, что Питеру несладко пришлось в тени Эндера, представь себе, каково будет им.
– Быть может, легче, – сказала Тереза. – Они не будут помнить, как когда-то не были в тени брата.
– От этого только хуже. Они будут думать о себе лишь как о братьях или сестрах кого-то.
– Это было так, умозрительное замечание.
– Я бы хотел, чтобы мы могли, – вздохнул Джон Пол.
Легко быть великодушным после победы.
– Мне… мне просто не хватает здесь детей.
– И мне. И если бы я считал, что они смогут быть просто детьми…
– Из наших никто не был по-настоящему ребенком. Беззаботным ребенком.
Джон Пол рассмеялся:
– Считают детей беззаботными только те, кто забыл собственное детство.
Тереза задумалась, потом тоже рассмеялась:
– Ты прав. В детстве всегда или небо падает на землю, или конец света грядет.
Этот разговор у них случился еще в Гринсборо, когда Питер открыл им, чем занимается, но до того, как он получил должность Гегемона. И к этому разговору они редко возвращались.
Но теперь эта идея выглядела более привлекательной. Бывали дни, когда Джон Пол хотел вернуться домой, сгрести Терезу в охапку, сказать: «Милая, – без малейшей тени сарказма, – я взял билеты в космос. Мы полетим в какую-нибудь колонию. Оставим этот мир и все его заботы, родим новых детей там, в космосе, где они не будут ни спасать мир, ни править им».
Потом Тереза устроила эту свою попытку проникнуть в комнату Ахилла, и Джон Пол искренне забеспокоился, не сказалось ли на ее умственных способностях напряжение, в котором она жила.
Именно потому, что он так беспокоился об этом, он не стал обсуждать это с ней еще пару дней, ожидая, не поднимет ли она сама этот вопрос.
Она этого не сделала, но он не очень и надеялся.
Когда Джон Пол решил, что первое смущение у нее уже прошло и она сможет говорить, не пытаясь оправдываться, он как-то за ужином завел этот разговор:
– Значит, ты хочешь быть домоправительницей.
– Я все ждала, когда же ты наконец об этом заговоришь, – усмехнулась Тереза.
– А я ждал, когда ты, – ответил Джон Пол с такой же иронической усмешкой.
– Теперь ты уже этого не узнаешь.
– Я думаю, – сказал Джон Пол, – ты замышляешь покушение на него.
Тереза расхохоталась:
– А как же! Я получила задание от своего резидента.
– Это я и предположил.
– Шучу, – тут же сказала Тереза.
– А я нет. Что-то такое сказал Графф? Или просто влияние шпионских романов?
– Я не читаю шпионских романов.
– Знаю.
– Это не было задание. Но действительно, эту мысль заронил он. Для всех будет лучше всего, если Зверь не уедет из Бразилии живым.
– На самом деле я так не думаю, – сказал Джон Пол.
– А почему? Ведь ты же не считаешь, что он представляет какую-то ценность для мира.
– Он со всех сорвал маски, разве не так? Каждый показал свой истинный цвет.
