Георгий Гуревич - На прозрачной планете
— Не учтены расходы на атомные заряды, — сказал один из выступавших в Сакраменто.
— Но ведь это же бомбы, — чуть не крикнул Грибов. — Бомбы, подлежащие уничтожению.
Оратор, однако, не смутившись, начал доказывать, что атомные бомбы непригодны для подземных взрывов, нужно специальные снаряды.
— А этот от Джеллапа, — шепнул Мэтью.
— Кто такой Джеллап?
— О, Джеллапа у нас знают все. Благородный старик, помогает бедным, увлекается шахматами. У него машина шахматная — черная с белым в клетку. Джеллап — король урана, «Ураниум корпорейшен». Он хотел бы получить у нас заказ на уран.
Один из ораторов, смуглый, сухощавый, с усиками, темпераментно доказывал, что оборудование на Мохо–Айленде неудачное. С таким нельзя бурить тридцатимильные скважины. Прежде чем бурить, надо создать новое оборудование.
— Но ведь другого нет. На ходу не изобретешь нового, — заметил Грибов.
— А это «Тексас ойл». Они хотели бы, чтобы подряд на бурение передали им.
Так проходили споры со специалистами. А в округах, где надо было выбирать участки, приходилось нередко отвечать и на такие вопросы:
— Если землетрясение — кара божья за наши грехи, как может человек противиться разгневанному богу? Разве можно бумагой остановить ураган?
— Если бог всемогущ, он может вызвать землетрясение, может и прекратить. Стало быть, нужно не сооружать какие–то вышки и дырки, а молиться, смиренно упрашивать бога, чтобы он сменил гнев на милость.
— Если душа бессмертна и наш мир — временное жилище, вроде барака, где люди мучаются, ожидая, хорошей квартиры, стоит ли сопротивляться, когда срок ожидания кончен, бог согласился наконец разрушить Землю и переселить всех на небо — на постоянное жительство? Будем благодарить бога за то, что он согласился раздавить нас, наших жен и детей. А если в милости своей он сломает нам не шею, а только ноги и руки, будем благодарить за то, что он оставил нас в живых. Ибо все, что он делает, — к лучшему, все — благо.
…О вы, чей разум лжет: все благо в жизни сей,
Спешите созерцать ужасные руины,
Обломки, горький прах, виденья злой кончины,
Истерзанных детей и женщин без числа,
Под битым мрамором простертые тела,
Сто тысяч бледных жертв, землей своей распятых,
Что спят, погребены, в лачугах и палатах,
Иль, кровью исходя, бессильные вздохнуть,
Средь мук, средь ужасов кончают скорбный путь…
Посмеете ль сказать, скорбя о жертвах сами:
— Бог отомщен, их смерть предрешена грехами.
Детей, грудных детей, в чем смерть и в чем вина,
Коль на груди родной им гибель суждена?
Злосчастный Лиссабон преступней был ужели,
Чем Лондон и Париж, что в негах закоснели?..
Едва ли б жители той горестной земли
В несчастиях своих утешиться могли,
Когда б сказали им: «Вы гибнете не даром:
Для блага общего ваш кров объят пожаром,
Там будет город вновь, где рухнул ваш приют;
Народы новые над пеплом возрастут;
Чтоб Север богател, вы муки претерпели;
Все ваши бедствия высокой служат цели;
Равно печется бог о вас и о червях,
Что будут пожирать ваш бездыханный прах…
Вольтер. «Поэма о гибели Лиссабона».
Были среди проповедников желчные, гневные, обличающие, готовые распять безбожных ученых, если не распять, то хотя бы вымазать дегтем и вывалять в перьях. Были кликуши, воинственно размахивающие зонтиками, вопящие, плюющиеся. Были елейно–добродушные, такие благожелательные, так сокрушенно вздыхающие о душах заблудших. Но странное дело: все эти богословские рассуждения заканчивались очень практично:
— Нет, мы не согласны давать вам землю даром, не согласны взять на себя часть расходов. Мы не верим в землетрясение и не верим в вашу борьбу. Если хотите, стройте, но платите нашу цену…
И в трех округах разговоры так и окончились безрезультатно. Пришлось переделывать проект, заменять прямые скважины наклонными, подводить их из соседних округов, даже с залива.
— У нас такого быть не может, — возмущался Грибов. — Всякие трудности есть у ученых, но никто не скажет: «Не смей двигать науку! Не смей лечить, пусть помирают по воле божьей». Нет, друзья, увольте. Целый месяц мы объясняемся, время идет, а дело стоит. Как хотите, я возвращаюсь в Сан–Франциско и сажусь за расчеты. А богословией занимайтесь вы.
Но Мэтью воспротивился:
— Нет, ты не бросай нас, дружище Ал. Без тебя будет еще труднее. Наши фермеры недоверчивы. Слушая нас, они думают: «Этот сладко поет, что–то он хитрит. Кто знает, какой трест подослал его, чтобы выманить нашу землю задешево». А про тебя так не скажут. Все понимают, что русский не может быть подослан трестом.
Грибов только головой покачал:
— Ну и ну!
Он уже не сказал: «у нас такого быть не может», только подумал так, но Йилд, догадавшись, вскипел неожиданно:
— Мне надоело, — вскричал он, — надоели эти «ну и ну», «у нас — у вас». Как будто я на стадионе, где одни болеют за красных, а другие за полосатых. В конце концов я не умру, если полосатые пропустят мяч в свои ворота. Я не азартный игрок, я взрослый человек, солидный, семейный. У меня трое детей, сытых и здоровых, у меня прелестная жена, я могу одевать ее, как картинку, у меня собственный домик. Поглядите, как я обставил его, найдите в моем доме пылинку. Я не отвечаю за всю грязь, какая есть в Штатах. Ну хорошо, пусть я родился не в первой стране мира, мне и тут живется неплохо.
— А мне плохо, — мрачно заметил Мэтью. — Я хочу жить в первой стране. И я еще разберусь, почему это мы упустили первенство.
ГЛАВА 5
СЕМЬ МЕСЯЦЕВ ДО КАТАСТРОФЫ!!!
ВЕСЬ МИР ВОСХИЩЕН АМЕРИКАНСКОЙ ДЕЛОВИТОСТЬЮ
24 (ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ!!!) СКВАЖИНЫ ЗАЛОЖЕНЫ В КАЛИФОРНИИ!
Мы сомнем землетрясение, — сказал наш Мэт. — Будьте уверены, мы ПРОДЫРЯВИМ КОРКУ ВОВРЕМЯ!
Сомневаться в милосердии божьем безнравственно и греховно.
Из калифорнийских газет за май 19… года
Проект все же был принят, работы начались. Двадцать сверхглубоких скважин бурились вдоль восточного края долины, у подножия Сьерры–Невады. Кроме того, еще четыре скважины сооружались на западе, над гранитными массивами («шипами» назвал их Грибов). Эти последние скважины предназначались для того, чтобы позже, когда плита перекосится, взорвать гранит и обеспечить плавное опускание долины, предупреждая следующее землетрясение. Тут можно было бурить и позднее, но Мэтью сказал: «Давайте делать все сразу. Двадцать или двадцать четыре — разница невелика, но зато мы просим деньги один раз, а не два. Год спустя, когда опасность минует, нипочем не выпросишь».
На скважине Оровиль авария — ловят обломившийся бур; на Грасс–Вэлли рекорд — надо узнать, как добились; на Амадор сплошной гранит — застряли, еле движутся, на скважине Йосемит застыл жидкий металл, надо отогреть его, чтобы не сверлить сначала. И Мэтью носился с одной скважины на другую, с востока на запад, с севера на юг. С ним мчался Грибов, чтобы проверять и наставлять глубинометристов. Возвращались они обычно за полночь, и тут, когда до города оставалось еще полтора часа езды, на повороте дороги появлялся уютный голубой домик.
