Игорь Астахов - Чужая дуэль
— Туда ему и дорога, — я одним глотком допил вино. — На обед останешься?
— Нет, — отрицательно помотал головой великан. — Итак, засиделся. Дел невпроворот, каждая минута на счету. Даю тебе неделю на устройство личных дел, а там посмотрим, как быть дальше.
— Идет, — поднявшись со стула, я выдержал стальные тиски рукопожатия и прикрыл дверь за тем, кто так круто изменил мою судьбу, в глубине души так до конца и не определившись, быть ли ему за это благодарным по гроб жизни, или же проклясть самым черным проклятьем.
ГЛАВА 21
Проводив гостя, я долго стоял, прижавшись пылающим лицом к ледяному стеклу. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять — моя миссия исполнена. Чужая, абсолютно безучастная к человеческим чаяниям воля, все же вынудила меня стать героем. Той самой безымянной крохотной песчинкой, которая не только сумела на мгновение заклинить шестерни привода колеса судьбы, но, пусть и изрядно ободрав бока, невредимой выскользнуть из смертельных объятий.
И, тем не менее, я не питал особых иллюзий по поводу своего нынешнего статуса. Скорее всего, Богдану мои услуги больше никогда не понадобятся. Со дня на день сокрушительная мощь его команды обрушится на участников злополучной дуэли, воздавая каждому по делам его. А Мавр, — как сказал когда-то классик, — сделал свое дело и может удалиться. Однако теперь это меня беспокоило мало. Пришла пора, упершись в перекресток, крепко задуматься о выборе дальнейшего пути.
С одной стороны, горьким комком к горлу подкатывала ностальгия по той, все больше и больше размывающейся в памяти прежней жизни, с непредсказуемым броуновским движением громадного мегаполиса, его бесконечными пробками и круглосуточным едким смогом, толчеей метро, режущим глаз аляповатым разноцветьем рекламы, супермаркетами, гламурными ночными клубами и демократичными пивными, всезнающим высокоскоростным Интернетом и горячей водой в кране.
С другой — глубоко внутри давным-давно поселилось и саднило сомнение, а нужен ли я вообще своему, так называемому, родному миру? И что более важно — так ли остро он необходим мне самому?
И еще, а как быть с Дарьей?
Допустим, я уломаю Богдана, и у него достанет сил и возможностей перебросить нас сквозь время. Но выдержит ли ее неподготовленная психика безумный натиск двадцать первого столетия?
Ни на один вопрос у меня не было однозначного ответа.
По всему выходило, что добивать отмеренный век, а к байкам великана про мифические триста лет жизни я с самого начала отнесся весьма скептически, придется там, куда меня занесла нелегкая. Столь радикальному на первый взгляд шагу немало способствовал и схороненный в шкафу потертый старенький саквояж, под завязку набитый увесистыми пачками купюр. С имеющейся на руках суммой мы с Дарьей до глубокой старости могли не заботиться о хлебе насущном.
Отлепившись, наконец, от окна, и растирая онемевшую от холода кожу на лбу, я неторопливо прошелся от стены к стене, окончательно утверждаясь в принятом решении. Ощутив от этого огромное облегчение и вдобавок к нему зверский голод, наскоро натянул штаны, сменил халат на фланелевую домашнюю куртку, и со всех ног бросился вниз по радостно запевшей под подошвами лестнице, влекомый сводящими с ума кухонными ароматами.
А ближе к вечеру, когда над слободой дотлевал тусклый, мутно-туманный день ранней весны в нашу комнату нежданно-негаданно ввалились выше головы нагруженные блестящими бутылками и всяческой снедью Селиверстов со Стаховым.
— А ну, подъем! — с порога благим матом завопил изрядно заведенный околоточный и, качнувшись, обернулся к топтавшемуся за его спиной Андрюхе. — Чего встал, окаянный?! Вали все на стол! — и сам, увлекаемый поклажей вперед, по инерции сделав несколько нетвердых шагов, со звоном грохнул свою долю на скатерть.
— Э-э! Любезный! Ты что творишь? — заполошно подхватился я с кровати, где мы в обнимку с суженой обсуждали планы на будущее. — Какой такой праздник у нас вдруг случился?
Восторженно блестя хмельными глазами, Селиверстов звонко хлопнул в ладоши и во всю глотку заорал:
— У Христинки сын родился!!! До утра гулять будем!!!
— Понятно, — я тяжело вздохнул и, повернувшись к Дарье, заключил: — Придется примкнуть. Теперь точно не отстанет.
Она же, крепко обняв меня, прижалась щекой к груди и счастливо улыбаясь, поддержала нетерпеливо приплясывающего на месте полицейского:
— Несомненно, гулять будем! Событие-то, какое! Человек на свет явился! Непременно отметить нужно, — и, запустив пальцы в мои волосы, добавила: — Правда же, любимый?
— Как скажешь, — я чмокнул ее в макушку и, высвободившись из объятий, соскочил с кровати, спеша на помощь нежданным гостям, неуклюже пытающимся сервировать стол.
Дело наладилось лишь после активного вмешательства Дарьи, и спустя четверть часа, наполненной шумной суетой и шутливыми перепалками, мы подняли бокалы за здоровье новорожденного.
Ближе к полуночи, в самый разгар веселья, у нас, как водится, неожиданно закончилась выпивка. Однако разгоревшаяся душа алкала продолжения, а запасы наливки, как показал тут же организованный поход вниз, оказались под крепким запором.
Не решившись будить уже видевших десятый сон хозяев, и не обращая ни малейшего внимания на возражения Дарьи, мы с околоточным решили быстренько смотаться в трактир при постоялом дворе, единственное место, где в такое время можно было приобрести более-менее пристойную выпивку. До неприличия осоловевший Андрюха, утративший способность к самостоятельному передвижению, был оставлен дремать в углу под присмотром недовольно ворчащей Дарьи.
…Я уже успел прихватить со стойки два штофа казенной водки и бутылку красного вина, нетерпеливо дожидаясь, пока Селиверстов, на удивление категорически возжелавший оплатить покупку из собственного кармана, доторгуется с буфетчиком, когда мне тяжело ударило в голову, а в спину, под левую лопатку, вонзилась раскаленная спица. От невыносимой боли в сердце из глаз брызнули горячие слезы, руки бессильно упали, бутылки посыпались вниз, вдребезги разлетаясь от удара о посыпанные грязноватыми опилками половые доски.
Тоскливо тренькнув лопнувшей часовой пружиной, остановилось время. Загустевший до каменной твердости воздух неподъемной глыбой застыл в легких, лишая малейшей возможности вздохнуть. И лишь стылый ужас предчувствия непоправимой беды в последнее мгновенье вырвал меня из беспросветного омута беспамятства.
Ни полицейский, ни буфетчик еще не успели повернуться на звук бьющегося стекла, как я, разбрызгивая остро разящую спиртом лужу, прямо по обреченно хрустящим осколкам, кинулся к выходу. За считанные минуты долетев до дома, вихрем проскочил сквозь распахнутую настежь калитку, хотя отлично помнил, как запирал ее, направляясь в трактир. Ни чуя под собой ног, взмыл по лестнице и, рванув дверь, застыл на пороге.
