Майк Резник - Сантьяго
— За одну ночь? — Молчаливая Энни покачала головой, печально улыбнулась.
— Мы могли бы заманить его в западню. — Он посмотрел на дверь. — Еще можем.
— Рубикон перейден.
— На карту поставлена жизнь Сантьяго, а вы потчуете меня банальностями.
Она по-прежнему смотрела на Каина.
— Он вытащил меня из глубин отчаяния, наполнил смыслом мою жизнь. Я люблю его больше, чем когда-либо полюбите вы. Если уж я могу позволить ему сделать то, что он должен, вам тем более не пристало возражать.
До них донесся шум отъезжающего авто Сантьяго.
— Ушел. — Плечи Каина поникли. — И вы помогли его убить.
— Говорю вам: Сантьяго не может умереть.
— Выбейте эту надпись на его могильном камне.
— А с чего вы в такой ярости? — В голосе Молчаливой Энни звучал неподдельный интерес. — Вы же знали его только два дня.
— Я искал его всю жизнь! — вырвалось у Каина. — А теперь благодаря вам потерял навсегда.
Молчаливая Энни улыбнулась:
— Он бы одобрил такой ответ.
— Скоро он уже ничего не сможет одобрить.
В молчании они посидели минут пять. Каин мрачно взирал на нее, она стерегла каждое его движение с рвением фанатика.
Внезапно в коридоре послышались шаги, потом — голос Хасинто.
— Ты здесь, Энни?
Молчаливая Энни лишь на мгновение повернула голову, но и его хватило, чтобы Каин перелетел через комнату и выбил сонар из ее руки. Она нырнула за ним, но Каин вновь оказался проворнее, схватил Молчаливую Энни и грубо швырнул на кровать.
— Что у вас происходит? — Хасинто барабанил в дверь.
Каин поднял сонар, вытащил батарею, бросил его в комод. Наконец-то рассовал пистолеты и патроны по карманам, не отрывая взгляда от Энни.
Потом подошел к двери, приказал ей открыться. И оказался лицом к лицу с Хасинто, по щекам которого текли слезы.
— Я еду в город, — объявил Каин.
— Я знаю. — Он шагнул к Каину, и тот увидел нож в руке Хасинто.
— Не пытайтесь меня остановить, — предупредил Каин.
— Я и не собирался.
— Тогда пропустите меня.
— Сначала я должен кое-что сделать… — Хасинто приблизился еще на шаг.
Глава 27
Говорят, что он грешник отпетый.
Говорят, он ревнитель света.
Говорят, он силен как зверь.
Но что б ни сказали — не верь!
Черный Орфей не метил в пророки, ему просто повезло. Это четверостишье вышло из-под его пера примерно по той же причине, по какой он написал четверостишье, посвященное Молчаливой Энни: он чувствовал, что в объекте его внимания невооруженным глазом можно увидеть далеко не все.
Он так и не узнал, насколько оказался прав.
Вера Маккензи уже сидела в таверне, когда появились отец Уильям и Бродяга. Проповедник холодно поприветствовал ее, сел за привычный стол и попросил Лунную Дорожку приготовить ему завтрак. Бродяга же подошел к журналистке:
— Доброе утро, любовь моя. Я знал, что мы всенепременно встретимся.
— Не слишком ли рано ты поднялся? — спросила она, выставляя на стол голографическую камеру и проверяя диктофон.
— Что есть жизнь без новых ощущений? — улыбнулся Бродяга. — Я всегда задавался вопросом — а как выглядит мир до полудня?
— Какой мир? — сухо осведомилась она.
— Любой.
— Наверное, так же, как и после.
— Ярче. — Он пару раз мигнул. — А где твой попутчик?
— Придет, — заверила она Бродягу.
— Что ж, не поговорить ли нам о делах, пока его нет?
— Мне с тобой говорить не о чем. — Вера установила диктофон в соответствующее гнездо на камере.
— Но у нас еще есть соглашение, касающееся коллекции.
— Оно действовало только в одном случае: если бы Каин убил Сантьяго. А он, если ты этого еще не слышал, присоединился к Сантьяго.
— Тогда замолви за меня словечко перед Ангелом.
Вера смерила его взглядом:
— Бродяга, о тебе я не могу сказать ни одного доброго слова.
— Сейчас не самое удачное время для колкостей. Ни ты, ни Ангел не знаете, как с выгодой продать коллекцию. А я знаю. Так что я вам нужен.
— Мне на коллекцию наплевать. Я получаю то, за чем приехала.
— Ты так думаешь? — В голосе Бродяги слышалось удивление.
— Ангел хочет получить вознаграждение, я — эксклюзивный материал. Наши интересы не пересекаются.
— Ах, Вера! — Он печально вздохнул. — Ты вот считаешь себя умной. Как бы я хотел, чтобы сие соответствовало действительности.
— О чем ты?
— Неужели ты думаешь, что Ангел отпустит тебя живой?
— Почему нет?
— Потому что Дмитрий Сокол поднял ставку. И готов заплатить сто тысяч кредиток за твою милую головку.
— Ангел позаботился о том, чтобы Сокол оставил меня в покое.
Бродяга покачал головой:
— Ангел позаботился о том, чтобы Сокол более не искал наемных убийц. Это не одно и то же.
— Так почему он не убил меня до сих пор?
— Потому что хотел с твоей помощью выманить сюда Сантьяго. Как только он убьет Сантьяго, ты станешь ненужной… Разве что не убедишь его, что он сможет выручить немало денег, если поручит тебе и мне реализацию коллекции.
— Тебе и мне? — скептически повторила Вера. — С чего такое великодушие?
— Потому что тебя он знает, в то время как моя репутация изгажена мелкими завистниками. — Он наклонился к Вере. — Я дам тебе десять процентов.
— Десять процентов? — Она пренебрежительно рассмеялась. — Твоя щедрость не знает границ.
Бродяга пожал плечами:
— Хорошо… пятнадцать. И твой фильм останется при тебе.
— Никогда.
— Ты делаешь серьезную ошибку.
— Пусть Ангел и страшный человек, я доверяю ему больше, чем тебе.
— Пенять будешь только на себя. Ты все-таки обдумай мои слова. — Он знаком подозвал Лунную Дорожку, которая только что поставила перед отцом Уильямом заваленный едой поднос. — Чашечку кофе, когда представится случай, дорогая моя.
— Сию минуту, сэр.
— Кофе? — заулыбалась Вера.
— Мне говорили, что от него расширяются зрачки. Но я готов рискнуть.
— Кофе еще и бодрит.
— Вот и славненько. — Тут он заметил, что отец Уильям сложил ладони перед собой и наклонил голову. — Такого я за вами не замечал.
— Я молюсь постоянно.
— Только не перед едой, — возразил Бродяга. — Обычно вы набрасываетесь на нее со скоростью света.
— Может, он нервничает, — предположила Вера.
Отец Уильям сурово посмотрел на нее:
— Я молюсь за душу Ангела. Потому что этим утром намереваюсь отправить ее Сатане.
— Может, вам лучше сказать пару слов о себе, раз вы решили сшибиться с ним, — предложила Вера.
— Я не прошу у Господа личных одолжений. — Отец Уильям по-прежнему не сводил с нее глаз. — Я думаю, что мне стоит помолиться и о тебе. Ты поступила нехорошо, Вера Маккензи.
