Татьяна Апраксина - Предсказанная
ГЛАВА 5. ВИТАЛЬНЫЙ ИСХОД
Тело хрупкой девушки в грязной и рваной одежде лежит на полу; кажется, что в нем вовсе нет жизни. Минуту спустя становится ясно: она жива. Едва заметно движется у губ прядь светло-золотых волос, сейчас потемневших от влаги и пыли. Длинные тонкие пальцы кажутся выточенными из мрамора, и даже темно-алая кровь под ногтями не придает этим рукам жизни.
Мгновение за мгновением проходит в полной тишине. Почти десяток разнообразных существ, подданных Полуночи — но никто не решается прикоснуться к лежащей. В первую очередь — те двое, что вышли из Двери вместе с ней. Первый высок и широкоплеч, темно-каштановые, почти черные волосы очерчивают тяжеловатое лицо; глаза темны. Второй почти на голову ниже, легкий и стройный, даже сейчас, после всех испытаний, держится прямо. Он стоит, опираясь на гриф черной гитары.
Вокруг двух мужчин — целая толпа, но никто не говорит ни слова, не двигается с места.
Медленно, очень медленно девушка собирает пальцы в кулак, приоткрывает бледные искусанные в кровь губы, потом прижимает ладони к полу, осторожным болезненным движением садится. Огромные — в половину чумазого лица — светлые глаза медленно обводят толпу, ищут, ищут…
…и не находят.
* * *Девушке помогли подняться. Она не смотрела, кто это был, равнодушно опираясь на чужие руки. Невесть откуда взялся высокий бокал мутного старого хрусталя, до середины наполненный темным вином. С пугающей покорностью золотоволосая приняла его, опорожнила в два долгих глотка, протянула, не глядя, обратно. Краска вернулась на щеки, но не прибавила жизни девушке. Казалось, она нарисована белым мелом на мокром асфальте — настолько прозрачным и пустым выглядело лицо.
Из толпы подданных Полуночи выступили двое, мужчина и женщина. Оба высокие, черноволосые, они смотрелись похожими, словно брат и сестра. Может быть, так и было. Никто не спрашивал, некому было отвечать.
Девушка подняла на них бесстрастные глаза, непрозрачные и холодные, словно лед на реке.
Полуночники заговорили — все разом. Человек с гитарой вздрогнул и попятился под натиском голосов, попытался сделать шаг назад, но оказалось — там стена, и некуда отступать, можно лишь вжиматься лопатками в шершавый бетон. Темноволосый наклонил голову, словно пытаясь боднуть толпу, выслушал лишь несколько реплик и повелительно взмахнул рукой, заставляя всех замолчать.
Той, что звали Анна, вся эта суета и шум не касались — она замерла там, где поднялась, и никто не решался ни заговорить с ней, ни подойти вплотную. Она, должно быть, ничего не слышала и не слишком ориентировалась в происходящем. И все же — ее опасались, пытались держаться поодаль.
В ледяных глазах, казавшихся то серыми, то зелеными, постепенно вызревал вопрос, заставляя кончики длинных темно-золотых ресниц, особенно ярких на бледном до синевы лице, удивленно вздрагивать. Вся она была — золото и лед, серебро и темная талая вода. Ювелирная поделка, безделушка с острой потайной булавкой. Созвучия слов, смыслы вопросов соскальзывали с нее, словно капли дождя, не оставляя ни следа на лице или в глазах. И не было в ней жизни, только стылая пустота; перед пустотой и робели все подданные Полуночи.
Оттого с большей яростью они набросились на человека с гитарой. Резкие слова, гневные жесты. Темноволосый сделал шаг вперед и вправо, прикрывая собой спутника, ограждая его от злобы сородичей. Опущенная голова, чуть склоненные вперед плечи — поза, исполненная чуткого презрения, готовности защитить, густо замешанной на высокомерии и пренебрежении обвинениями.
Девушка по имени Анна медленно повернула голову, глядя на то, что происходит рядом с ней. Лед в глазах не таял. Небрежное прикосновение тыльной стороны кисти к подбородку — Анна отряхнула налипший песок, потом с удивлением взглянула на кровоточащие кончики пальцев. Облизнула указательный палец, улыбнулась кончиками губ. Внимательно наблюдавшие за ней мужчина и женщина шарахнулись от этой улыбки, изменились в лице.
Флейтист вскинул голову, проследил направление их изумленных взглядов. Презрительная усмешка. Тяжелый давящий взгляд, без слов приказывающий оставить девушку в покое. Его требованию подчинились. Анна так и не увидела этой пантомимы, слизывая с пальцев кровь. Солоноватый вкус медленно возвращал ее в реальность. Спустя несколько минут и три облизанных пальца она начала различать звуки и цвета.
Взгляд скользнул по помещению.
Полутемный зал, потолок которого терялся в тенях. Каменный пол и бетонные стены — причудливое сочетание. Было ясно, что они находятся ниже уровня земли. Очередной подвал, которые так любили полуночники. Стены регулярно вздрагивали, должно быть, поблизости проходил туннель метрополитена. Запах плесени, сырости, воды, просачивающейся через шпатлевку и побелку, крысиного дерьма, мышиных гнезд. Ароматы пряностей и благовоний от одежд подданных Полуночи. Тихий шорох этих самых одежд.
Впрочем, все это Анну почти не волновало и казалось скорее досадной помехой. Она неторопливо сводила брови в единую прямую черту, пытаясь что-то вспомнить или сказать, но все никак не могла решиться, что же хочет сделать.
— Мы не можем позволить войти в мир порождению Безвременья!
Вадим стиснул гриф так, что струны больно врезались в пальцы. Он не собирался расставаться с гитарой. Любой ценой. За Предсказанную уже было заплачено слишком дорого. За свою судьбу — черную гитару со струнами из неведомого материала — Вадим заплатил всем, что у него было. И не только он. Инструмент был не только его трофеем, но и единственной памятью о черноволосой черноглазой женщине, которую забрал лабиринт.
И еще — он прекрасно помнил, что, балансируя на грани между Полуночью и Безвременьем, стоя на пороге и имея возможность протянуть руку либо к гитаре, либо к Анне, он выбрал — гитару. Предсказанную. Ибо от судьбы нельзя отказаться, и будь ты хоть трижды предателем, не сможешь предать собственную судьбу. Она всегда рядом, всегда идет за левым плечом. Иногда ее называют проклятьем, но она все равно остается спутницей, от которой избавиться невозможно.
Вадим поступил так, как велела ему судьба, но знал — никому не сможет объяснить этого, и девушка-отражение, девушка-двойник, ледяной скульптурой застывшая в трех шагах от него, никогда не поймет и не простит, что он выбрал гитару, а не женщину. Ей не понять, что значит быть с детства обреченным, приговоренным к единственно возможной, предсказанной судьбе.
Судьба эта была жестока — она требовала сражаться за нее раз за разом, приносить жертвы, терять самое дорогое, и не обещала ничего, кроме себя самой, кроме тесных оков на руках, удавки на горле. Тем не менее, спорить с ней Вадим не решился.
