Иван Ефремов - Антология
И теперь такой случай представился: набор данных о тобольской вспышке настолько роскошно укладывался в версию о метеорите из антивещества, что, не будь гипотезы Нецкого, ученым экспертам ничего не оставалось бы, как самим выдвинуть ее. Действительно: во-первых, ни с того ни с сего была мощная вспышка; во-вторых, появилась остаточная радиоактивность - от аннигиляции; в-третьих, отсутствовало метеорное тело и даже осколки - аннигилировало тело; в-четвертых (хотя по значимости этот довод был первым), появилась выемка-«борозда», которая показывала, где и как закончилась траектория метеорита, и объясняла, почему испарилось озеро.
Правда, для полного соответствия гипотезе недурно было бы иметь фотографии или хоть визуальные наблюдения светящегося следа от полета метеора; такой след из-за эффекта аннигиляции и в силу почти касательной к земной поверхности траектории должен был быть ярким, длинным и весьма заметным. Но нехватку нужных наблюдений можно было объяснить малой плотностью населения в этой местности, а также тем, что население это спало, а если и не спало, то не смотрело на небо, а если и смотрело, то не в ту сторону, а если и в ту, то, видимо, этих людей пока и не нашли; возможно, они объявятся потом.
И наконец, неконструктивным, но, по сути, решающим доводом в пользу гипотезы было: если тобольская вспышка не от падения антиметеорита, то от чего же? Ничего иного здесь не придумаешь.
Под «Заключением» стояла дюжина подписей и с устрашающе великолепными титулами.
Однако Сергей Нестеренко, хоть и был по молодости лет преисполнен уважения к науке (это было его небольшое хобби: следить по популярным изданиям за движением научной мысли в мире), не принял все-таки этот документ бездумно, как директивную истину. Это и понятно: «Заключение» ничего не говорило о том, что его непосредственно интересовало, - о судьбе Дмитрия Калужникова.
Теперь трудно установить, знали ли ученые-эксперты, что в ночь на 22 июля на месте происшествия оставался человек. Очень возможно, что нет. Во всяком случае - и следователя это сразу насторожило, - в «Заключении», где перечислялись имена, фамилии и места проживания всех опрошенных комиссией очевидцев, домохозяин Алютин упомянут не был. Заявление же его об исчезновении постояльца (поданное, кстати, с изрядной задержкой) шло по иным каналам.
Первая беседа Нестеренко и КузинаБолее всего Сергея Яковлевича смущало поведение подозреваемого в смерти перед печальным событием: без уважительных причин бросил работу, три месяца пропадал неизвестно где, потом оказался аж за Уральским хребтом - и проживал там не у родственников, не у знакомых даже, а так как-то… И почему именно там? Не было ли у него, действительно, намерений инсценировать по каким-то мотивам свою гибель и тем замести следы?
Для изучения этой стороны дела Сергей Яковлевич провел беседу с Виталием Семеновичем Кузиным - доктором наук, заведовавшим тем самым отделом ТОФ, в котором работал пропавший. Они встретились в комнате младших следователей на втором этаже облпрокуратуры. Перед Нестеренко сидел умеренно полный (скорее от сидячего образа жизни, чем от излишнего питания) моложавый мужчина: у него были темные, красиво поседевшие на висках волосы, круглое лицо с незначительными морщинами. Уши были слегка оттопырены, маленький рот с несколько выпяченными губами создавал впечатление серьезного и доброжелательного внимания; это впечатление подкрепляли и ясные карие глаза. В целом это была внешность положительного мальчика, который рано сделал правильный, соответствующий своим интересам и возможностям выбор и шел по жизни прямым путем: оконченная с медалью школа, университет и диплом с отличием, аспирантура, кандидатская диссертация, докторантура, докторская диссертация, заведование отделом… Речь и жесты Виталия Семеновича несли оттенок продуманности и неторопливости.
У Нестеренко не было тогда ни версии, ни даже смутной идеи версии. Он спрашивал обо всем понемногу - авось что-нибудь всплывет.
- Виталий Семенович, - поинтересовался он прежде всего, пощипывая бородку, - по какой все-таки причине Калужников в марте бросил институт? И так странно: не уволился, не перевелся - исчез.
- Это для всех нас загадка, - ответил Кузин.
- Может быть, какие-то внутренние отношения обострились? Или с работой не ладилось?
- И отношения были на уровне, и с работой ладилось. Еще как ладилось-то! Достаточно сказать, что тема, в которой участвовал и Дмитрий Андреевич, выдвинута на соискание Государственной премии.
- Но как же все-таки объяснить: работал-работал человек, потом раз - и ушел. Пропал в нетях! Может, он переутомлял себя и того… повредился на этой почве?
- Кто, Дмитрий Андреевич?! - Кузин с юмором взглянул на следователя. Не знали вы его! Он работал без натуги, не переутомляясь - брал способностями. Бывали, конечно, и трудности и неудачи - в творческой работе у кого их не бывает! Но ведь эти штуки у нас, теоретиков, бывают преимущественно не от внешних, а от внутренних причин: заведет мысль не туда - и заблудился. Месяцы, а то и годы работы пропали… Бывали и у Калужникова заскоки в идеях, завихрения… - Виталий Семенович запнулся, в задумчивости поднял брови. - Может быть, в самом деле это его последнее увлечение повлияло? Э, нет. Нет, нет и нет! - Он покачал головой. - Не то все это, товарищ следователь. Вот вы ищете причину во взаимоотношениях, в усталости, надрыве, неудачах в работе - будто это могло так повлиять на Дмитрия Андреевича, что он бросил все и ушел. Я исключаю это категорически: не такой он был человек. Другого довести до нервного состояния - это он мог. Но чтобы сам… нет.
Однако Нестеренко насторожился:
- А что за заскок у него был, вот вы сейчас упомянули?
- Ах это! Было у Дмитрия Андреевича одно теоретическое завихрение. Что было, то было. Весьма оригинальная, чтобы не сказать шальная, идея о строении материи. Вы, возможно, слышали, что сейчас ищут «сумасшедшую» идею? Это нынче модно.
- А… Читал кое-что в популярных журналах.
- Так у Калужникова была именно сумасшедшая. Но… - Виталий Андреевич поднял палец. - Но!… Одно дело сумасшедшая идея, а иное - чтобы он сам из-за нее, как вы говорите, повредился. Он ведь был теоретик. Это значит, что к любым идеям: безумным и тривиальным, своим и чужим - у него выработалось спокойное, профессиональное отношение, своего рода иммунитет. Будь он непрофессионалом, скажем школьным учителем, то, верно, мог от такой идеи свихнуться и даже чудить. С любителями такое бывает.
- Он рассказывал вам об этой идее? - Нестеренко, как упоминалось, был если и не любитель, то любопытствующий и, конечно, не хотел упустить живую возможность пополнить свой кругозор. - Нельзя ли вкратце?…
