Людмила Синицына - Пузыри Земли
Мне сразу не понравилось его поведение, я понял, что промахнулся. Посещение Комиссии не было запланировано, и оно могло появиться только после моего вопроса и рассказа о Мудреце... Впрочем, может быть, им нужны серьезные доводы и наблюдения. Но где-то в глубине души у меня зародилось сомнение относительно того, что эта Комиссия создана для борьбы с пузырями и Словоохотливый был приставлен ко мне не просто сопровождающим. Я подумал, что мне, наверно, лучше отправиться к себе на корабль, дождаться, когда ремонт будет закончен...
- Сначала я должен съездить на корабль и посмотреть, как идет ремонт, начал я.
Но Словоохотливый нежно мне улыбнулся: посмотрел в глаза, ласково покачал головой, и сказал, что вопрос очень важен, что чем скорее разберутся, тем лучше и т.д. и т.п.
Я уже привык к тому, что речь горожан чрезвычайно усложнена из-за необходимости издать наибольшее количество звуков в наименьшей смысловой фразе. Но начало обсуждения, которого мне пришлось дожидаться несколько дней, прошло как у молодого неопытного тигра, только выпущенного на арену: его многому научили, он знал приемы своего дрессировщика, но, оглушенный звуком оркестра, шумом толпы, щелканьем бича, все забыл, растерялся, стал неловко прыгать не на свое место: то забираясь на тумбу повыше, то, наоборот, ниже, чтобы укрыться от света.
Здесь шум оркестра заменили цитаты, которые обрушили на меня в первую же секунду. Должно быть, для того, чтобы я убедился, насколько это серьезно. Каждый из выступающих членов Комиссии, расположенной за столом против меня, начинал непременно с важности вопроса, потом обвинял меня в торопливости и нежелании понять всю глубину проблемы... Затем они рассказывали историю Города, трудности, которые преодолели колонисты, осваивая планету, как все любят теперь свой Город и дорожат его честью... - эту часть я уже знал наизусть, потому что она повторялась точь-в-точь у каждого, перемежаясь фразами на каждый день. Поэтому я не утруждал себя и свою память необходимостью следить за прихотливым течением вводных слов и предложений, чтобы логично отвечать... Во всяком случае, меня охладило уже то, что они сами не слушали себя... Каждый бормотал свои тексты под двойным рядом усилителей, расположенных в зале заседания Комиссии. После нескольких часов я понял, что начинаю тихо тупеть... Во всяком случае, я надеялся, что буду принимать в этом Заседании хоть какое участие, но убедился, что и сами члены Комиссии принимают в нем минимальное участие.
Теоретическая идея претензий-обвинений ко мне была много мощнее практических выводов. Все походило на карточный домик, покоящийся на гигантском бетонном основании так, что сам домик терялся при исследовании основания. Для большей уверенности каждый из выступающих поддерживал предыдущего выступающего, следующий за ним присоединялся к нему, и так они кружились на месте. Обвинение превращалось в бесформенный, на глазах увеличивающийся ком, разобраться в котором было еще труднее, чем в пресловутом гордиевом узле... Во всяком случае, заключения я не дождался к концу первого дня Заседания - оно шло без публики. Следующий день был объявлен открытым днем. Пускали всех желающих.
Таких оказалось много. Но Ее в зале я не увидел. Не знаю, почему Она не пришла: то ли из боязни, то ли из сожаления. Я старался не думать о Ней. Я все думал, что надо сказать на моем завтрашнем выступлении, которое объявил Ведущий Процесс.
Но, как я понял, это все равно не было концом Заседания, он терялся в неопределенном будущем.
Этой ночью мне снова приснился сон. Я шел по саду, все деревья, трава, листья в нем покрыты льдом. Я наклоняюсь над одной веткой, вижу красивый узор на ее листьях, даже крошечные ворсинки, но сверху прозрачный, чистый лед... Я дохнул, как делал это в детстве, и лист оттаял. Тогда я склонился над другой веткой, дохнул на листья, и они оттаяли один за другим. И я счастлив, что все так хорошо, что можно так быстро и просто вернуть ясную зелень этому саду, но когда я поднимаю голову, чтобы осмотреться, то вижу, что оттаяла самая маленькая часть, а все остальное по-прежнему стиснуто льдом, а моего тепла и дыхания уже не хватает, холодный воздух начинает пронизывать меня, и в горле образуются маленькие кристаллики льда. Они режут язык, колют горло, и кажется, что лед проникает внутрь. Я стараюсь не дышать, но ощущение, что застываю изнутри, остается. Пришлось проснуться.
Когда зал успокоился, все сели по местам, и Комиссия заняла свои места, я попросил слова - услышал в ответ перечисление всех пунктов, параграфов и проч., по которым мое выступление откладывалось. Я сел и попытался слушать, чтобы не смотреть в Зал, где Ее не будет.
Довольно молодой человек, я бы сказал, с излишней пластикой объяснил, склоняясь то в одну, то в другую сторону, почему опасно появление Случайно Приехавших в Город... Он нудно бормотал, что я подрываю идею защиты Города, пытаюсь лишить Горожан их единственного спасения, а также разрушить единство, спаявшее жителей Города, выковавшее их своеобразие и особенности. Я пытаюсь уничтожить не только прошлое, но и будущее Города... - это уже повторяли не раз, можно было не слушать. Тем более что шум увеличивался волнами, музыка врывалась в окна... Комиссия монотонно гудела на разные голоса за столом, публика - в зале... И так же, как тогда в первый день встречи, мне показалось, что и заседание - это всего лишь повод ПОГОВОРИТЬ...
Почему-то мне в этот раз не хотелось, чтобы наступила Торжественная минута. Вернее, я даже не представлял, что такое возможно. Я не смог произнести свое приветствие, но в Зале Комиссии я говорил, не смущаясь шумом, к которому привык, не затрудняясь от того, что меня не слышат и не слушают. Мое выступление так же, как и все остальные, тонуло в общем шуме. Снова я чувствовал, как рассеивается мое усилие, как неважно и незначительно произнесенное мною СЛОВО. Я, наверно, мог говорить что угодно, что мне вздумается. Речь теряла смысл, превращаясь в такую же формальность, как и остальные выступления. А меня это почти не возмущало.
И вдруг - о неожиданность! - мое выступление приняли с одобрением, даже зааплодировали, кто-то, наоборот, завозмущался. И хотя прозвучал звонок, в зале еще долго оставался народ, обсуждая мои высказывания. Я шел по проходу в свою комнату над залом заседания, прислушиваясь к тому, что говорят в зале.
- По-моему, ему "заткнут рот", - солидно заметил один.
Я не мог понять, почему он сделал такой вывод.
- А я вообще считаю, что нельзя пускать всяких проходимцев в наш Город, - зло говорил другой.
- Не знаю, не знаю, если бы он не умалчивал о многом, тогда можно было бы судить, - неслось с другой стороны.
