Николай Полунин - Роско планета Анджела
— Но я же!..
— Заблуждаться ты не можешь, мне это известно.
А как насчет сознательно обмануть? Ведь ты что-то скрываешь, не так ли? Это почувствовал не один я. Так вот следующий вопрос, на который от тебя потребуют ответа, будет таким: если внизу не планетники, а подлинные земляне, то дай свое объяснение, Роско, как они могли там очутиться? Ответ постарайся придумать заранее.
Сотни слов вертелись у Роско на языке. Да как же так?! Не он ли битый день распинался перед ними? Не он ли позволял лезть в самого себя почти до самого донышка? Они что же, ничего не поняли? Он же назвал им почти впрямую? Он… он показал им!
— Боюсь, это прозвучит слабовато, мой мальчик.
Земля — только одна, и с этим ты ничего не поделаешь. Тебя еще могут выслушать, даже откровенные сумасшествие и ересь, но никто никогда этого не примет, дружок. Это у тебя еще получилось как-то, так на то ты и Роско. Рядовой обычный землянин никогда не согласится с этим.
— Рядовому землянину и не нужно соглашаться. Переселенцы…
— Все мы дети Земли в равной степени, Роско.
И те, кто ушел в прошлые Переселения, и те, кто уйдет в будущие. И кто уйдет в это, потому что оно, безусловно, состоится. Впрочем, в этом, если ты помнишь, никто и не сомневался.
Исчезли уже давно Хребет Инка и померкло сияние Срединного моря. Нить солнца, уходя туда, обрывалась во тьме. Земля засыпала, окончив еще один стандарт-день. Вся природа Земли настроена на чередование равных промежутков дня и ночи. Засыпали пичуги и рыбы, звери и насекомые. Но из убежищ и с дневных лежек появлялись те, кто вел ночной образ жизни. Шуршали мыши, и роились светлячки. И люди, взбудораженные ожиданием нового Переселения, боролись со сном, обсуждали, говорили, готовились, напоследок любили друг друга.
Ничто уже не различимо там, на Северном краю. Но и Роско, и — невольно — Наставник Скин все смотрели туда.
С Северных отрогов, с пещер Хребта Инка, или иначе — Северных Ходов, в чьи гудящие зевы направлялись вереницы Переселенцев, чтобы уже никогда не вернуться, начиналось великое дело Переселения.
Битва, которая всегда была бескровной и незаметной. Могла длиться планет-годы и планет-века, но от этого не становилась менее беспощадной. И с заранее предрешенным концом.
«Но как же будет теперь?» — подумал Роско, отрываясь от зрелища погружающейся в темноту засыпающей Земли.
— Что ж, может, так оно и к лучшему, — сказал он. — Пойду, Наставник.
— Иди, Роско.
2
Легенда для Анджелки
Дневные дела закончены. Чапы убраны, подоены, с них сняты наползшие за день паразиты. В загон к чапам и ульми наносили на ночь сухих блинов мха, напоили из кожаных ведер согретой на печи водой. Ведра, вновь набитые снегом, выстроились на лавке вдоль разогретой стенки. Сегодня мать не жалела топлива, к утру весь снег превратится в воду, может быть, даже теплую. В доме почти жарко.
Отец еще не вернулся из Управного дома, а старший брат вместе с друзьями-охотниками третью ночь пропадает в степи. Он прихватил тушку павшего детеныша чапы и надеется подманить чапана. Он хочет брать себе первую жену, и ему нужна шкура для сватовства. Мать беспокоится, что его все нет, покрикивает и раздает подзатыльники чаще обычного.
И светильники сегодня горят все, а ужин был сытный. Эта зима принесла достаток в дом — приплод был обильным и сохранился почти весь. Младшая жена отца родила здорового младенчика. Его пока не показывают никому: боятся сглаза.
Анджелка убрала вымытую посуду.
— Я пойду к бабушке, мама? Сегодня рассказный вечер, все уже там.
Обычно суровое, лицо старшей жены отца смягчилось, когда она поглядела на девочку. Анджелка, хоть и не родная дочь, была ее любимицей. Женщине нравилось, когда та называла ее мамой. Она провела грубой ладонью по мягким, пушистым волосам Анджелки. Они окружали голову золотистым ореолом в свете светильни.
— И в кого ты такая солнечная, Анджелка?
Волосы Анджелки были невиданного для Города ярко-рыжего цвета.
— Может быть, в маму?
— Нет, я помню Этиль. Она, как и твой отец, была черной-черной. Будто сажа.
— Мама, ты все время называешь меня солнечной — отчего?
— Уж очень ты яркая. Ах, Анджи, я бы так хотела иметь дочку, но у нас с Картом получились одни мальчишки.
— Может быть, еще…
— Нет, Анджи, у женщины срок короткий, и мой уже прошел. Теперь черед Дэны (так звали младшую жену), хоть и она вот тоже, кажется, собралась выпекать одного охотника за другим. А я — все.
Анджелка украдкой оглядела мать. Больше тридцати ей было, тридцать длинных трудных лет здесь. Как обычно, мать в доме оставалась в одной недлинной юбке из старого материала, который она называла «холст». Он был совсем простой, без вышивок и аппликаций. Груди матери, выкормившие семерых братьев Анджелки и еще троих соседских детей, когда у охотника Тирса погибла жена, а тройню — редкий случай — кормить было поблизости некому, плоские и пустые, висели ниже локтей. Красные распухшие пальцы, и на левой руке двух не хватает. Шрам, белый, давний, поперек запястья, — всего один, как у большинства женщин, выходящих замуж только один раз. У мужчин обычно по два. (У отца Анджелки — три.).
Глядя на раздувшиеся ноги матери в переплетении вен, на морщины и мешки под глазами, пегие от седины волосы, собранные в неаккуратный пучок, Анджелка подумала, что все женщины в Городе становятся такими очень быстро и мать еще долго продержалась. Анджелке стало страшно, ведь ее ожидает то же самое.
— Ты очень красивая, мама, — сказала она, прижимаясь к голому плечу матери. Под дряблой кожей все еще угадывалась твердая круглая мышца.
— Да, я была ничего. Когда-то много парней приносили мне шкуры чапанов. А я добыла свою и принесла Карту. И он женился на мне, хотя всего год, как у него была Этиль, и ты даже еще не родилась. Этиль, вот странно, совсем не ревновала ко мне. Может, по тому что Свану шел третий год, мы родили его с Картом без брака. С твоей матерью мы замечательно уживались, Анджи, и не ссорились ни разу. Не то что с этой дурочкой Дэной.
— Ты ее не любишь?
— Ее слишком любит твой отец. Ну да в его возрасте это бывает частенько. А Дэна просто еще молоденькая. Хочешь посмотреть маленького?
— Да, мама, конечно, но…
— Тебе не терпится к бабушке. Ты боишься пропустить что-нибудь в рассказный вечер. Ах, Анджи, что из тебя получится, какая жена? Тебе ведь пора уже думать об этом.
— Мне?
— Конечно. Тебе скоро восемь лет, самый возраст.
