Артем Гай - Мистификация
— О, милая Катя, чего я здесь только не насмотрелся! И не люблю лезть в чужие дела. Хотя любопытен. — Левин похлопал ее по красивой узкой кисти, лежавшей поверх одеяла, и поднялся с табуретки. Катя задержала его руку.
— Иван Петрович, подумайте о моей истории и о наших с вами разговорах. Всех без исключения. Это важно.
— Ну-с, ладно. Вы очень странная девушка, Катя…
"Все же у нее не в порядке психика. Не показать ли специалисту?.." — подумал Левин, выходя из палаты.
Несмотря на скептическое отношение к словам Кати, Иван Петрович невольно задумывался над ними. И не только потому, что эта женщина определенно заинтересовала его. Она, несомненно, была умна и не производила впечатления взбалмошной девчонки при всех странностях ее разговоров. Если даже психика ее и представлялась Левину необычной, он все же чувствовал, что Катя действительно чего-то ждет от него. В ее беседах с ним угадывался интерес, она словно бы изучала его. Он был ей для чего-то нужен. Так ему казалось. Но для чего? Левин был достаточно разумным и самокритичным человеком для того, чтобы исключить спонтанное стремление Кати завести с ним любовную интрижку. Даже в отутюженных брюках и свежей сорочке он едва ли выглядел подходящим объектом. Да и все эти странные разговоры она начала буквально с первых часов в клинике, сразу после аварии, то есть в то время, когда ни один человек в том ее состоянии и положении не способен думать ни о чем, кроме главного. Он усвоил это за четверть века своей хирургической практики. Чаще всего это слова о себе, о своем состоянии, реже — о родных, близких, еще реже — о работе. И все. Других тем у привезенных по "скорой помощи" не существует. Если они, конечно, не пьяны в дупель или не сумасшедшие. И не похожа Катя на сумасшедшую… Но, отбросив даже ее первый разговор об ампутации и противоестественной взятке, вызванный, несомненно, потрясением после аварии, этакой кратковременной невменяемостью и шоком, следует признать, что и во всех последующих обычные темы отсутствовали. Нельзя же считать такой темой просьбу ускорить выписку, с которой она обратилась к нему, когда неясно еще было, удастся ли спасти ногу!
И что значит эта фраза: "Подумайте о наших разговорах, всех без исключения"? Не хотела ли она сказать, что нельзя отбрасывать и тот самый первый их разговор, ненормальный? Вот смех собачий! Просто шарада какая-то, а не женщина. Или она дурачит его, и все? Женщины любят мистифицировать. Ситуация, правда, неподходящая…
И все-таки однажды она сказала что-то насчет "своего дела". Левин не мог вспомнить, о чем тогда шла речь, кажется о генеральном директоре Рюрике Александровиче, и она заметила, что он чуть ли не стал помехой в ее деле. Да, да, такая абракадабра. Фраза была проходящая, но если взять ее за основу, то возможен любой допуск, даже детективный. Как звучит, например: Ванюша — и Мата Хари… Посмеиваясь, Иван Петрович, однако, чувствовал себя загнанным в тупик и все настойчивее возвращался к мысли о психиатре. Потом он решил позвонить своему институтскому другу, ныне известному в городе психиатру, ко, закрутившись в отделении, забыл от этом решении и заснул около двенадцати ночи на своем холостяцком диване с очередным томом "Зарубежного детектива", неприметно выкравшим из его плотного суточного ритма часа два.
Утром, осмотрев Катю и оставшись доволен, Левин распорядился перевести ее в общую палату.
— Надеюсь, вы не оставите меня? — спросила Катя.
— Ни в коем случае. Я вообще не оставлю вас в покое, пока не разгадаю кое-какие ваши загадки, — пошутил Левин. — Вы словно загипнотизировали меня. Полдня вчера в голову лезла всякая чушь. Но теперь дудки. Вы скажете, ради чего морочили меня и что вам от меня нужно.
— Вы уверены, что созрели для этого? — Сегодня она была почти веселой, и в голосе звучали милые игривые нотки. Теперь это была обычная, очень ему симпатичная пациентка.
Иван Петрович погрозил ей пальцем:
— Пока еще я хорошо отношусь к вам, Катя, несмотря на попытку подкупить меня и всячески заморочить мне голову. Но если вы будете продолжать в том же духе, я действительно передам вас другому врачу.
— А имеете ли вы на это право?
— Заведующий отделением имеет право на все!
Катя рассмеялась.
— Не запугивайте. Теперь, когда вы полдня думали о наших разговорах, я смогу на вас воздействовать.
— Опять?.. Пошел оперировать.
— Желаю успеха. Хотя это, кажется, лишнее. Вы отличный хирург.
— Ничего, хорошее слово и кошке приятно. Кстати, все эти дни у вас совершенно нечего читать. Как вы коротаете время? Принести вам книги?
— Спасибо, не нужно. Я не скучаю.
— Да? Чем же вы заняты?
— Думаю… Иван Петрович, можно предложить вам тему для нашего следующего разговора?
— А что, у нас теперь будут семинары? Знаете, они мне не очень удавались и в студенческие годы. Серьезно.
— И все же подумайте на досуге, почему Космос остается мертвым для землян. Миллиарды лет миллиардам галактик — и никаких признаков жизни нигде? Человеку всего четыре-пять миллионов лет вроде бы, а он уже вышел в космос. Неинтересно?
— Кто теперь об этом не задумывается! Однако, насколько мне известно, все безрезультатно…
— Ваша машина на ходу?
— Машина… Боюсь, что мне самому вскоре понадобится психиатр.
И снова — детская простодушная ямочка на ее щеке.
— Если хорошо спите, выдержите.
— Ну вот, разве что это… — Иван Петрович отметил в ней с некоторых пор… уверенность, что ли, убежденность, которая, похоже, придала ей решительности и сил.
— Так на ходу ваша машина?
— На ходу.
— И еще вопрос: сможем ли мы обстоятельно поговорить, когда я буду в общей палате?
— Что, опять не должно быть свидетелей?
— Ни в коем случае!
Левин изучающе смотрел на нее. Лицо Кати стало совершенно серьезным. Ну, мистификаторша, ладно же…
— Хорошо. — Левин в задумчивости потер шрам на щеке. — Через два дня — я дежурю. Не по "скорой помощи", будет спокойно. Вам, надеюсь, разрешим уже ходить. Вот и соберемся в ординаторской. Устроит?
— Вполне. Не забудьте, однако, о предложенной теме. — Она снова улыбалась.
Он знал уже, что с нетерпением будет ждать этого дежурства не по «скорой», на которые обычно шел с большой неохотой. Когда не было поступления экстренных больных, ритм дежурства становился тягучим и утомительным. Не было дела, ожидания, которые возбуждали его, держали в выработанном годами и привычном тонусе. Уже к вечеру, после обхода, он чувствовал себя на таких дежурствах особенно одиноким, никому по-настоящему не нужным. И это ощущение было тут острее, чем дома, в его не очень уютной комнате, потому что там он мог спокойно читать, отключаясь от всего, что никогда не удавалось здесь, гнал тоску мыслями о клинике, о деле, в котором был хорошим мастером, необходимым людям.
