Геннадий Гор - Минотавр
— Вы думаете, что может существовать другая логика, не имеющая ничего общего с нашей?
— А почему бы нет?
И он замолчал. Молчал и я. Вероятно, мы оба думали об одном и том же — о логике иного типа.
Потом я спросил Серегина, не потому ли он так интересуется теорией информации, семиотикой, а также эмоциональным мышлением древних и первобытных народов. Он ответил:
— Да.
Коротко, категорично и чуточку сердито. Впрочем, на что он сердился? На земную, слишком привычную логику или только на меня?
Я всегда плохо понимал людей моложе себя на двадцать или тридцать лет. Даже самые примитивные из них, вроде Мокрошейко, ставили меня в тупик. Но Серегин, этот энтузиаст семиотики, влюбленный в египетские иероглифы, в древнейшие идеографические формы клинописных знаков, мечтавший о встрече с представителем иной логики, казался мне чем-то вроде нового Фауста. Ведь Фауст вместе со своим создателем, Гёте, тоже мечтал о невозможном.
Если общество через тысячу лет будет состоять из таких, как Серегин, я, пожалуй, сочту возможным примириться с предсказанием социологов.
У меня бедное воображение. Когда я пытаюсь представить себе население планеты, состоящее из докторов наук и член-корров, я мысленно вижу Академический городок а Комарове, увеличенный до сверхземмых размеров.
Но стоит мне взглянуть на Серегина, как все это исчезает. Серегин несет с собой возможность иного мира, иной среды, иного измерения.
11
Я открываю дверь. Входит Серегин. В руке у него книга.
А на лице насмешливо-изумленное выражение, словно ему только что довелось быть свидетелем чего-то необычайного.
— Ну, что? — спросил я. — Увидели самого себя, глядя в окно?
— Не себя, а вас.
— Где?
— В книге, не имеющей к вам никакого отношения. В фантастическом романе Черноморцева-Островитянина.
— А где вы приобрели эту новинку?
— В книжном магазине на Большом, у красивого элегантно-старомодного продавца, чем-то похожего на Диккенса.
— Тогда все понятно, — пробормотал я.
— Если вам понятно, то вы великий детерминист. А меня, признаюсь, это ошеломило. Причем тут вы? В книге ваше изображение.
Мы прошли в кабинет и сели на большой кожаный диван, и Серегин раскрыл книгу в том месте, где была закладка.
— Что такое? Куда он исчез? Может, не там положил закладку?
Он стал перелистывать книгу, разыскивая рисунок, а я, терпеливо ждал, зная, что он его найдет, но не сразу.
— Не спешите, — сказал я. — Страницы слиплись. Найдется. Не сомневаюсь. Но чем вы объясните эту нелепость — хулиганством, непозволительной дерзостью художника?
— Об этом я пришел спросить вас. Вам что-нибудь известна?
— Известно.
— Что?
— Я не более чем знак, буква, иероглиф. Мое изображение — это символ, с помощью которого представитель внеземного мышления пожелал войти в логический контакт с вами. Вы мечтали о таком собеседнике. И вот он начал с вами беседу.
— Вы шутите?
— Я абсолютно серьезен.
— А где же он, этот собеседник?
— Недалеко отсюда!
— В нескольких десятках световых лет?
— Да нет! Рядом. На Большом, в том самом магазине, где вы купили книгу.
— Уж не этот ли продавец, кокетничающий своим нелепым и случайным сходством с Диккенсом?
— Не думаю, чтоб сходство было случайное. Там, откуда он к нам явился, слишком большой порядок, чтобы дать свободу случаю для его игры.
— Значит, он актер, загримированный под Диккенса?
— Актер? Нет, скорее гениальный режиссер или бог, создавший самого себя, а заодно и своего земного напарника Черноморцева-Островитянина. Впрочем, вам лучше все это узнать из первоисточника. Внеземной разум вошел в контакт с вами с помощью этой иллюстрации. Поищите, может, уже нашлась?
Серегин снова раскрыл книгу, и лицо его побледнело. Он едва произнес:
— Смотрите, ведь это, кажется, я?
Да, это был он, словно вдруг раздвоился. Он был здесь, рядом со мной и там, на странице книги, но не иллюстрация, а живой, уменьшенный в несколько сот раз.
Мы оба с ужасом глядели на этот странный феномен. Минута длилась, длилась, как будто уже наступила вечность. Затем произошла метаморфоза. Уменьшенный дубликат Серегина превратился в иллюстрацию, слившись со страницей.
— Мираж! Галлюцинация! Обман зрения! — сказал Серегин, обращаясь не столько ко мне, сколько к самому себе.
— Не только, — возразил я. — Это нечто иное, большее.
— А что именно?
— Задайте этот вопрос тому, у кого вы купили книгу. До Большого проспекта, где этот магазин, десять минут ходьбы. Сейчас четверть восьмого. Магазин закрывается в восемь. Торопитесь. Если он не очень занят, вы успеете получить ответ.
Серегин схватил книгу, сорвался с места и побежал.
— После разговора заходите ко мне, — крикнул я ему, закрывая за ним дверь. — Мне тоже интересно.
Я ждал его, посматривая на часы. Ждать пришлось недолго — минут двадцать, не больше. Серегин был по-прежнему бледен. Рука его судорожно сжимала книгу.
— Ну, что он сказал вам? — спросил я.
— Я его не застал. Магазин уже закрыт. Мы забыли, что перед выходным днем он закрывается на час раньше.
— Будем ждать еще сутки.
— Мне предстоит бессонная ночь. Разве смогу я уснуть после всего, что видел сегодня?
— Ерунда, — успокаивал я. — Не взвинчивайте себе нервы. Все придет в норму. Я уже не первый раз встречаюсь с этим феноменом. Да и чего волноваться? Представитель внеземного разума продает книги, состоит в профсоюзе, платит членские взносы, несомненно, он прописан и имеет адрес. У него есть паспорт, стаж, все есть, что полагается… Магазин открывают в одиннадцать. Покупателей в этот час немного. Отзовите его в сторонку, словно хотите узнать о поступлении дефицитной книги. Он к этому привык. А вы назовите свое имя, специальность и смело спрашивайте. Он человек скромный, деликатный, интеллигентный. Если сочтет нужным, ответит.
— А если не сочтет?
— Отложит свой ответ!
— Надолго?
— Не навсегда. Не для того же он начал свой разговор с вами, чтобы потом играть в молчанку.
— Вы думаете, что он только со мной начал эту странную, нелепую игру?
— Нет. Я этого не думаю.
— Ну ладно. До послезавтра — внезапно оборвал разговор Серегин. — Я и без того много отнял у вас времени.
И он ушел.
Увидел его я только через три дня. Он похудел, очевидно, от бессонницы.
— Ну, как? — спросил я, — Видали? Разговаривали? Получили ответ?
Серегин усмехнулся.
— Чепуха! Неразбериха. Алогизм. Разговаривать-то разговаривал, но с ним ли?
