Михаил Савеличев - Фирмамент
Вот, полное погружение в роль с имитацией старческого маразма.
Здесь имелась даже оранжерея. Настоящих земных деревьев и прочих зеленых друзей уже не сохранилось, но окаменевшую землю еще покрывал редкий ковер стелящихся стволов с жуткими и какими-то человеческими язвами, ранами и уродствами. Пришлось идти осторожнее, выше задирать ноги, дабы не споткнуться и не врезаться всем телом в братское кладбище бывшей растительности. Галогенные панели кое-где сохранились, и их изредка обливало ярким солнечным светом человеческого полудня. Одри щурила глаза, отвыкшие от солнца, замедляла шаг или останавливалась, ощупывая босой ногой землю перед собой, вытирала слезы, и когда шок проходил, а за пеленой сверкающих теней начинали прорисовываться обрушенные стропила, проржавевшие трубы, остатки выложенных пластиком тропинок и силуэт провожатого, она успокаивающе махала ему рукой.
Ангел терпеливо, как ему и полагалось, поджидал свою леди. Хотя, после того как они прошли старый город, он стал более беспокойным — вертел головой, резко оборачивался, застывал, протягивая предупреждающе трехпалую ладонь к спутнице, поводя оружием из стороны в сторону и угрожающе рыча. Одри останавливалась, когда натыкалась на его руку, но не оглядывалась и не волновалась. В любом случае, первым ляжет этот молодец впереди и у нее будет время решить, что проще — бежать или не мучиться.
Тень притаилась в самом отдаленном углу оранжереи, среди спутанных клубков поливочных шлангов, обросших паутиной садовых агрегатов и прозрачных когда-то чанов с минеральной бурдой.
Заметил ее первым ангел.
Экспозиция.
Яркая вспышка, от которой мир становится плоским и черно-серым, с разводами неряшливых химикалиев. Воздух сгущается и гудит, старается добраться своими пыльными щупальцами до мозга, сдавить его, порождая огненный смерч и страх. Страх — не то слово. Это сродни удивлению, когда за ветхой тканью вечной камеры вдруг обнаруживается ядовитая лазурь открытого неба. Именно так и есть. Кто-то на мгновение отдергивает перед ними гул, свет, воздух, стены, их тела, и зреют они мир, полный звезд. Не обманчивое, не лживое небо Ойкумены, где души мертвых и замученных лишь дразнятся сквозь Хрустальную Сферу и пытаются дотянуться до живых, а подлинное и настоящее мироздание, в котором видишь и ощущаешь собственную причастность к чему-то вечному, вечно рождаемому, действительному и актуальному. Где все имеет значение, и все касается лично тебя. Где нет великих и ничтожных, где каждый — титан, который рождает собственную судьбу, вечно выходит за свои границы, становится больше и лучше отмеренного ему предела. Где нет проклятья судьбы и мириад без тебя сцепившихся событий, несущих безвольную душу в пасть самой смерти, а есть свобода и жизнь. Свобода здесь и сейчас. Свобода закона и долга. Свобода творения. Свобода…
"Хочешь подлинной свободы? — опять родился знакомый голос хозяина. Тогда будь готова умереть".
Ангел был не готов. А может быть, он и не испытал ничего этого? Может быть, подлинное небо так и не смогло пробиться сквозь стекло его маски и вечного долга унижения и службы? Явилось оно ему лишь как тьма, которая и была подлинным светом его души. Тьма, которая надувалась жутким пузырем, поглощая все на своем пути, проливая тонкие ручейки пустоты к ногам людей. Кто-то или что-то выворачивало мир наизнанку, но там уже не было звезд откровения, лишь затхлая пыль изнанки Ойкумены.
Ангел, как показалось Одри, каркнул, не оборачиваясь ударил ее локтем, так что она упала в изъеденные кости деревьев, перед ним распустился фиолетовый, полупрозрачный цветок с зеленоватыми прожилками, взрыв уперся в тьму, та подалась и лопнула.
Одри видела как спина ее хранителя напухла горбом, неуверенно пошевелилась и взорвалась черными ошметками. Сквозь этот дождь протиснулась громадная когтистая лапа, слегка неуверенно пристроилась на земле, но затем вдавилась в нее и чудовищная сила расплескала камень, словно какую-то лужу. Блестящие крылья распростерлись под потолком и громадный, задумчиво-голодный глаз приблизился к лежащей Одри.
Орел пришел.
Путь Вола: Марс. Мир полон звезд
Туман в Долине Утопий виден издалека. С Земли являя зрелище скорее феерическое и в стародавние времена обнадеживающее, наравне с древними остатками каналов и сезонным таянием полярной шапки, здесь, на Марсе, он представал в апокалиптическом виде, когда подчиняясь затейливой прихоти атмосферных рек, игры температур, давлений, геометрии окружающих скал и пустыни, от одного нечаянного мазка холодным и таким же угрожающе красным Солнцем воздух густел, набирал вес, летящие в поднебесье по скоростным стратосферным путям вихри спотыкались о внезапно возникшее препятствие, с ревом обрушивались вниз, вымывая, вытаскивая, высасывая убогую влагу из мельчайших расщелин и сбивая в огромный запутанный клубок туман, пыль и камни. Ураган ревел среди узких лабиринтов, пробитых миллионы лет назад искусством разума или природы, разгонявшиеся почти до космических скоростей частицы буравили кипящий котел водяной взвеси, с регулярностью рейсовиков прокатывались плотные смерчи, вырывая у древней поверхности ее вечные тайны. Багровый глаз Солнца стыдливо гас, небо теряло привычную синеву, сквозь которую дышала чернота совсем близкого космоса, и режущая белизна взрывала мир. В утопии наступал ад. Души превращали ад в трагедию, но никто бы не рискнул назвать их заблудшими — это был вполне сознательный выбор, поиск острых ощущений под пристальным взором Страха и Ужаса.
Только здесь можно было узнать, что такое подлинный марсианский Вздох. Для этого нужно находиться в эпицентре, под нависшим молочным небом с вкраплинами перца, пережить ураган и дождаться затишья, когда после вечности отчаянного и ужасного плача обессиленной, умирающей планеты величавый сдвиг вселенной натягивает и рвет спусковые нити, муляжи смерчей опадают беззлобными ветерками, колеблющими черноту мелких луж, на почву начинает медленно опускаться снег и краснота рядится в восточный траур, и вот тогда в глубине рождается осознание истины, мягкие руки убирают завесу напряжения и беспокойства, и остается лишь вслед за ними сорвать с себя тяжелую доху, кислородную маску, выгнуться, сжать кулаки и, набрав полную грудь воздуха, закричать в редеющие, но еще плотные кучевые облака.
Тот, кто испытал Вздох, все равно никогда не сможет внятно описать что происходит в те мгновения. Тот, кто не испытал, никогда не сможет понять, что же открывается счастливчикам там, среди скал в туманное утро после бури. Кто-то назовет это божественной пряностью, кто-то — счастьем, кто-то почувствует там подлинное биение жизни, источник, начало всего, не пьянящее, не затуманивающее, а накрепко припаивающее к истинному плану бытия, когда в одно крошечное мгновение вся Ойкумена наполняет тебя, растворяет в солнечной вспышке, чтобы затем выплюнуть, как нечто непригодное и бесполезное. И тогда жизнь, оставшаяся в минувшем мгновении, становится одним отчаянием, где даже мучительная агония не заставит вновь прижаться к жесткой резине кислородной маски, и лишь иллюзорная надежда на новое Откровение будет разрывать гортань и легкие смертельными иглами холода и пыли. И вот тут нужен кто-то, кому лишь суждено слушать, но не испытать, завидовать, но не балансировать на грани асфиксии, который будет бить по щекам и выдирать тебя из объятий мертвой планеты под Крышку мироздания…
