Георгий Гуревич - Борьба с подземной непогодой [Подземная непогода]
Да, видеть это не удавалось никому. И даже Виктор со своим аппаратом не наблюдал, а соображал, догадывался, представлял себе мысленно. А видел он только темные черточки, пятнышки и тени на светящемся экране.
Огненное дыхание кратера обжигало лицо, ноги леденели в мокром снегу, но наблюдатели не замечали ни жары, ни стужи. Наступил Новый год. Виктор вспомнил об этом, когда ему понадобилось взглянуть на часы, чтобы записать, что еще один, третий по счету кратер прорвался в 12 часов 25 минут, на 25-ой минуте новорожденного года. Они оба следили за крутым обрывом, к которому снизу подбиралась лава, и видели рождение кратера во всех подробностях, видели, как земля вздрогнула, шевельнулась, потом вспучилась, взметнулся черный фонтан, и длинный язык огня полыхнул изнутри. Но самое страшное, что все это происходило безмолвно. У Ковалева мелькнула мысль: почему такая тишина? Ему не пришло в голову, что прошла всего одна секунда, звук не успел долететь до них. Но затем грянул удар. Раскаленная лавина шрапнелью рассыпалась по склонам. Вулкан выстрелил в третий раз.
Полчаса спустя Виктор снова направил аппарат на центральную пещеру – Здесь происходят сложные события, – сказал он летчику. – Лава вытекает, освобождается место, давление падает. Когда давление падает, из лавы вырываются газы. В пещере все больше газов, они давят на лаву, гонят ее наружу. В точности, как в двигателе, – один такт – сжатие, поршень надвигается; второй – расширение газов, поршень отступает.
– У нас 4 такта, – заметил летчик. – Сначала всасывание, потом сжатие, а потом еще взрыв и выхлоп…
Виктор посмотрел на него очень внимательно.
– Может быть и выхлоп, – сказал он. – Уровень лавы понижается, газы скоро дойдут до нового канала. И тогда получится странная вещь. Возле нас произойдет главное извержение. Сейчас давление в пещере около 600 атмосфер. Представляешь, что будет, когда газы вырвутся оттуда. Пожалуй, нужно уносить ноги.
Летчик быстро вскочил, словно ожидал этих слов.
– Есть, уносить ноги.
– Гоговься к вылету… а я пока сниму приборы. – Виктор снова подхватил тюк с парашютом.
– Ну, тогда и я с тобой…
Снова ринулись они навстречу ветру, словно нырнули в море пепла. Первый аппарат, нацеленный на подземное русло лавы, стоял неподалеку, снять его было нетрудно. Второй, наблюдавший за верхним кратером, пропал, ею расплющило вулканической бомбой. Но третий остался в целости, Виктор снял его и передал Ковалеву.
За эти минуты ход извержения заметно изменился. Лава пошла медленнее, зато фонтаны над верхним кратером взлетали все выше, разбрасывая букеты огненных бомб. Склон горы дрожал непрерывно. Виктору захотелось как можно скорее убраться из этих ненадежных мест. Он даже подумал: не бросить ли четвертый аппарат, обойтись без него? Но как раз этот аппарат был самым ценным – он запечатлел на пленке всю историю рождения кратера. Такая съемка производилась впервые в науке. Все сложилось на редкость удачно: на станции вовремя заметили извержение, и Виктор успел поставить приборы прежде, чем прорвался последний кратер. Второю подобного случая можно было ждать десятки лет, как солнечного затмения. Разрозненные и взволнованные наблюдения Виктора у экрана главного аппарата не могли заменить фотодокумента. Драгоценную пленку необходимо было достать. Виктор, как всегда, вспомнил рассуждения Сошина. Сошин не раз говорил, что планы нельзя менять в пути, в дороге часто возникают сомнения – идти дальше, или вернуться, и усталость или боязнь всегда голосуют за возвращение. Так нет же, Виктор не признает доводы страха. Он знает, как нужен науке четвертый аппарат, и добудет его.
– Беги к вертолету, грузи все приборы, – крикнул он. – А я побежал за последним…
– Я помогу тебе, – заикнулся летчик. Но Виктор взял его за плечи и повернул к оврагу. Ковалев заколебался, однако подумал, что прежде чем взлететь, нужно еще вывести вертолет из ниши, развернуть его, запустить моторы. Пригнувшись, как при обстреле, Ковалев побежал к вертолету. Стало как будто тише, мелкие камешки не падали вокруг. Под гору легче было бежать. Через минуту Ковалев спрыгнул в овраг и тут за спиной его грянул громовой раскат.
Падая, он перевернулся. Он увидел лопнувшую гору, словно вывороченную наизнанку. Вулкан выплеснул целое озеро лавы. Стало светлее, чем днем. Ковалеву показалось, что на фоне раскаленной лавы мелькнула человеческая фигурка. Вероятно, только показалось.
11.
Услышав шум моторов над лесом, сотрудники бросились к ангару, возле которого на укатанной лужайке обычно садился вертолет. Через несколько минут металлическая стрекоза повисла над ними. Как всегда, спуск продолжался очень медленно, слишком медленно для тех, кто нетерпеливо ожидал рассказа очевидцев. Но вот колеса стали на землю. Открылась дверца, на снег спрыгнул молчаливый Ковалев.
Зимовщики окоужили его. Посыпались вопросы: «Видели? Сняли? Сколько всего кратеров? Где вас застал последний взрыв? Страшно было?
– А где Шатров? – спросила Тася с удивлением. – Неужели он остался там?
Ковалев медленно снял шлем и ответил, опустив голову:
– Остался. Погиб за Родину смертью храбрых.
Так говорилось о летчиках, его товарищах, отдавших свою жизнь в боях с захватчиками.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1.
ПОГИБ за Родину смертью храбрых!
Крупные, не очень стройные буквы врезаются в базальтовую траурно-черную глыбу. Молоток стучит звонко, безостановочно. Искры дождем сыплются из-под зубила. Надпись высекает Ковалев. Губы его плотно сжаты, зубы стиснуты, под левой скулой прыгает желвачок. Летчик рубит базальт с ожесточением, как будто эта глыба виновата в смерти Виктора. Но под могильным камнем нет ничего. Виктор остался там, где сейчас застывает одетый потемневшей, но еще горячей коркой поток лавы.
За спиной летчика – Спицыны. Катерина Васильевна плачет навзрыд, слезы струятся по мокрым щекам. Ее мужественное лицо сделалось рыхлым и старообразным. Петр Иванович стоит без шапки и сгорбившись, от этого он кажется совсем маленьким. Ветер шевелит седые волосы, на лице у старика недоумение.
– Зачем? – шепчет он с упреком.
Мы никогда не помиримся с тем, что молодые воины гибнут в бою. Зачем погибают храбрые, а не презренные, никому не нужные трусы? Почему в море тонут мореплаватели, зачем разбиваются, падая с неба соколы, а не рожденные ползать ужи? Почему орел живет 33 года, а ворон, клюющий падаль – 300 лет?
Рядом со Спицыным стоит Тася. Она не плачет, это не принято в их суровом роду, и молча, немигающими глазами следит за рукой Ковалева. Губы ее шевелятся. Тася твердит наизусть стихи – некогда забытый в журнале черновик стихотворения о Елене. В черных глазах девушки – осуждение. Тася с ненавистью думает об этой недостойной Елене, не сумевшей оценить такого человека, отравившей своим равнодушием последний год его жизни. В уме у Таси складывается романтическая история: Виктор был в отчаянии, у нею опустились руки, он не берег себя, нарочно шел на опасность…
