Михаил Ляшенко - Человек-луч
Андрюхин сошел с трибуны. Началось деловое обсуждение предстоящих опытов с Деткой.
Юра Сергеев не слышал ни речи академика Андрюхина, ни выступлений его учеников и помощников. Юра не присутствовал на этом историческом совещании. Позавтракав со своим знакомым, современником Пушкина, Юра, пользуясь предоставленной ему свободой, взял лыжи и пошел побродить по территории академического городка.
Местный радиоузел все еще продолжал ту же не очень понятную передачу, которую Юра слушал за завтраком.
«…Ночь Детка провела спокойно. Проснулась в пять часов сорок шесть минут. Настроение уверенно-бодрое, шаловливое. Глаза чистые, без выделений. Реакции отчетливы. Первый завтрак проводит в восемь тридцать Евгения Козлова…»
Прямо перед ним, на фонарном столбе, висел большой плакат с великолепной фотографией какой-то симпатичной черной таксы. Плакат был украшен следующей надписью:
«Пусть собака, помощник и друг человека с доисторических времен, приносится в жертву науке, но наше достоинство обязывает нас, чтобы это происходило непременно и всегда без ненужного мучительства».
Юра вспомнил, что эти строки высечены на памятнике собаки в Колтушах, знаменитом научном городке, где жил и работал великий русский ученый Иван Петрович Павлов. Но к чему портрет таксы и эта надпись здесь? Пожав плечами, Юра двинулся дальше.
Скатываясь с небольшого холма и петляя между деревьями, он услышал собачье тявканье, а потом злое, с хрипотой, рычание. За темно-сизыми пиками елочек открылась небольшая полянка. Посреди нее, на твердо укатанном, желтоватом снегу, поднималась примерно на метр бетонная площадка, обшитая толстыми полосами золотистого металла. Несмотря на видимую массивность бетона, он, казалось, клубился, светясь изнутри неясным темно-синим светом. Ровный гул огромного напряжения шел откуда-то из глубины площадки. Подойдя ближе, Юра заметил, что верх площадки представляет собой прочную металлическую или пластмассовую сетку с мельчайшими, едва заметными, отверстиями. На тонкой кожаной подушке, брошенной поверх этой сетки, сидела молодая угольно-черная такса, вся обмотанная яркими, как цветные карандаши, тонкими и толстыми проводами. Такса была удивительно похожа на фотографию, только что виденную Юрой, но сейчас собачонка злобно скалила белые зубы. Неподалеку стоял и пристально разглядывал ее молодой парень в светлой кепочке, едва державшейся на его тугих, будто проволочных кудряшках.
Увидев Юру, парень удалился не спеша, с независимым видом.
Уже больше часа бродил Юра по парку, думая обо всех чудесах городка. На повороте одной аллеи он едва не столкнулся с лыжницей, бегущей ему навстречу.
Коренастая, с густой гривой иссиня-черных кудрей, с широко расставленными, огромными, сердитыми глазами под высоким, крутым лбом, она поражала здоровьем, не красотой. Но по-своему она была и очень красива — не строгой правильностью черт, а чем-то неуловимым, что пряталось в изгибе губ, легких, как лепестки, в прохладной линии щек, слегка тронутых пушком, в суровой ясности глаз, просторно распахнувшихся навстречу миру. В глубине этих огромных черных глаз, как притаившийся костер, все время поблескивал смех. Юре было весело глядеть на нее.
— Это вы и есть Евгения Козлова?
— А что, непохожа? Зато вас узнать нетрудно. Вы — Бычок! Простите… Ну, в общем, вы понимаете. — И, прищурив смеющиеся глаза, девушка продекламировала с настоящим пафосом:
В толпе людей, в нескромном свете дня
Порой мой взор, движенья, чувства, речи
Твоей не смеют радоваться встрече…
Душа моя! О, не вини меня!.
Что с вами? — оборвала она, заметив, как нахмурилось лицо Юры.
— Вы, значит, тоже из этих, из современников… — пробормотал он в полном расстройстве — Небось родились раньше Тютчева годика на четыре?
— Я? Ах, вот что… Решили, что я из компании долголетних? — Она было сдвинула густые брови, но тут же расхохоталась. — Нет, куда мне! Я — Женя Козлова из Горьковского мединститута, прохожу здесь практику… Правда, повезло?
Все больше убеждаясь, что повезло именно ему, Юра энергично тряс Женину руку.
Было совершенно необходимо проводить Женю до ее медпункта. Едва они переступили порог, как в репродукторе что-то зашуршало. И через секунду знакомый, на этот раз особенно ехидный голос академика Андрюхина медленно произнес:
— Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте… Товарищ Сергеев, зайдите ко мне.
— Вот черт! — вырвалось у Юры, когда он невольно оглядывался по сторонам, отыскивая академика.
Глава четвертая
КОРОЛЕВСТВО БИССА
Вся эта странная история, если рассказывать ее по порядку, началась не только в институтах Андрюхина, но также и в далекой южной стране лагун и коралловых рифов. Если мы назовем ее подмандатная территория такая-то или протекторат такой-то, от этого ничего не изменится. Не будем уточнять названия. Острова эти ничем не отличаются от других экзотических, сказочных островов, о которых так чудесно рассказывали Стивенсон и Джек Лондон, и где в их времена еще насчитывалось около четверти миллиона коренных жителей, а к нашим дням, несмотря на райский климат, выжило едва ли более десяти тысяч.
Под напором «благ цивилизации» вымирали не только люди. От берегов Южных островов уходили стаи рыб, ушли киты. Все реже в океане стали встречаться стада огромных морских черепах, мясо которых так изысканно нежно, а необычайно твердые, причудливые щиты идут на изготовление дорогих и изящных вещиц. Вскоре на некоторых островах и во многих районах океана черепахи исчезли до единой, так, словно никогда и не копошились в теплой прибрежной воде.
Правда, ходили неясные разговоры о каком-то чудаке, не то англичанине, не то канадце, который лет шесть назад для разведения черепах купил у португальского общества колонизации за очень крупную сумму три небольших островка, не имевших даже названия. Видимо, он был лишен чувства юмора, так как вскоре провозгласил себя королем этой территории и даже вступил в официальные дипломатические отношения с крупнейшими державами. Но, хотя островки были куплены для разведения черепах, никто не видел там ни одной живой черепахи.
Вскоре выяснилось, что фамилия короля была Крэгс, Лайонель Крэгс. Здесь это имя звучало так же, как и любое другое, но в странах, где читали газеты, а случалось, и книги, и где даже встречались люди, интересующиеся наукой, кое-кто знал, что Крэгс был одним из крупнейших физиков Западного полушария, мировая величина в своей области. Но он посвятил себя не физике ядра, а хитроумному конструированию сверхсложных электронных счетных машин.
