Андрей Балабуха - Распечатыватель сосудов, или На Моисеевом пути
— Подойдет, — согласился я. А что мне еще оставалось?
— Да, — спохватился Филин, — а когда каталка-то пропала?
— В пятницу. Вечером. Или около того.
— Значит, договорились. — Филин не слишком ловко слез с табурета был он невысок и рыхловат.
Когда час спустя я вошел в огромный, оформленный в этаком русско-купеческом стиле зал «Стерляди золотой», Филин, привстав, приглашающе помахал мне рукой. Он был в обществе все той же девы. Я сел.
— Видели твою каталку, капитан, твое счастье, — сказал Филин.
— Может, дама потанцует? — предложил я. Девица метнула в меня недобрый взгляд и повернулась к Филину, ожидая его слова.
— Не надо, — милостиво разрешил тот. — В нашем деле все честно и открыто. Я свидетелей в жизни не боялся.
«Потому что не было их у тебя, — подумал я. — Умеешь ты устраивать дела, Филин…»
— Кто видел? И где?
— Где — не знаю. Честное слово, не знаю. Но что в пятницу — это точно. Вечером.
Оч-чень интересно!
— А кто?
— Ох, не люблю я этого, капитан, смерть не люблю. Зачем лишних людей друг с другом сводить? Много знать будут… Впрочем, ты и так слишком много знаешь… Шучу, капитан, шучу! Ну да ладно, для хорошего человека чего не сделаешь. Вот только прядется тебе в Заброшенные деревни прокатиться, капитан. Не сдрейфишь? Да шучу я, шучу! Есть там человек один, Кудесником кличут. Найдешь его. Если просто скажешь, что от филина пришел — не поверит. Передай это дот, — Филин сунул мне в руку какую-то штуку, на ощупь плоскую и круглую, не то жетон, не то фишку, не то монету, рассматривать я не стал, успеется. — Ну, а при случае, капитан, и ты про Филина не забудь… Если, конечно, из Заброшенных деревень невредимым вернешься… Опять шучу! Веселый я человек, капитан, ничего не могу с собой поделать. Так вот, про Филина, говорю, не забудь. Будут еще у тебя для Филина клиенты, будут…
Я ничего не ответил; хотя и знал, что Филин прав — будут. Тащиться на ночь глядя а тридевять земель мне, прямо скажем, не улыбалось. Но обитатели Заброшенных деревень придерживаются, как правило, ночного образа жизни. Так что выбирать не приходилось. Я взглянул на часы. Половина второго. Значит, на месте я могу быть не раньше трех. Поздновато… Рискнуть, впрочем, стоило.
Первые семьдесят с лишним километров Западное шоссе плавной дугой врезается в сплошной хвойный лес, и дорога даже днем не кажется слишком интересной. Ночью и того хуже. Высвечивая асфальт, фары сгущают тьму по сторонам, и ты мчишься, словно по коридору, на стенах которого смутно различимы какие-то рисунки. За семидесятым километровым столбом я сбросил скорость: теперь важно было не прохлопать поворот на проселок. Грунтовка эта считается давно заброшенной, и потому никакого указателя нет. В ясные ночи ориентироваться помогают контуры, различимые на фоне звездного неба. Но когда оно затянуто облачной пеленой, полагаться приходится не столько на зрение, сколько на интуицию. К счастью, ни зрение, ни интуиция не подвели, и я вовремя свернул с шоссе.
По такой дороге езда уже не кажется скучной. Я от души пожалел, что мой «алеко» не тяжелый армейский джип. Впрочем, кряхтя и переваливаясь с боку на бок, мы с ним все-таки приближались потихоньку к Мертвым озерам.
Для Биармии Мертвые озера примерно то же, что для американцев Денежная шахта на Оуке или сокровища «Генерала Гранта». Раз в несколько лет сбивается какая-нибудь очередная компания, вытягивает из республиканских фондов или у спонсоров очередные сотни тысяч или миллионы и пытается озера оживить. Каждый раз придумывают какой-то новый фокус, а то и попросту, без затей, вспоминают хорошо забытый старый. Полгода спустя торжественно объявляется, что Мертвые озера вновь можно считать Большим и Малым Охотничьими, как они и значатся на карте. Что вода в них свежа, как поцелуй девственницы. Заводилы совершают ритуальный заплыв, мужественно выхлебывают традиционный кубок озерной водицы, срывают аплодисменты восхищенной публики и быстренько отправляются куда-нибудь в Очамчири поправлять здоровье. Правда, в последнее время аплодисменты стали пожиже, да и публики заметно поубавилось… Потом в озера запускают рыбу, которая в будущем должна завалить прилавки и окупить тем самым все расходы. Но ей, рыбе то есть, почему-то окупать расходы не хочется. Ей, дуре, почему-то больше нравится всплывать кверху брюхом. Несметные сокровища остаются в Денежной шахте, Мертвые озера остаются мертвыми, а фиаско очередных кладоискателей и экологов-реставрологов остается в равной мере незамеченным. Разве что появится в меру ядовитая статья в какой-нибудь вечерней газете.
А ведь когда-то места эти были не просто обитаемыми — землей обетованной. Уж Бог весть какую пакость накачал в озера заводишко, развалины которого до сих пор знаменуют собой одну из первых побед общественного мнения. Историкам это, может, известно, но я понятия не имею. И что этот завод выпускал — тоже не ведаю. Но зато не раз слышал, как вспоминают свои родные места те, кому пришлось их оставить. Сейчас-то уже получше стало, время, как известно, все лечит, а прежде тут на три километра к воде подойти нельзя было, один только запах — и тот наповал бил. И остались две осиротевшие деревушки. Небольшие. Маленькие даже. Да в том ли счастье? Что, сотня семей — мало?
Правда, не только свято, но и проклято место пусто не бывает. И понемножку сюда стали стекаться самые разные людишки. Порой мне кажется, что подобные места попросту необходимы — они дают приют тем, кому деваться больше некуда. Причем Филип совершенно зря стращал меня здешним людом. Потому как прибиваются сюда в основном обломки кораблекрушений, а вовсе не матерые уголовники. Кстати, таких обломков немало было и на тех судах, что везли колонистов в Новый Свет или ссыльнопоселенцев в Австралию. К чему это привело — объяснять не приходится. В Заброшенных деревнях можно было встретить кого угодно — от спившегося врача до мелкого жулика и от бродяги по убеждению до проповедника-неудачника. Здесь все обо всех знали, здешний народ вообще знал немало, но никто никогда никого ни о чем не расспрашивал. Прелюбопытная сдобилась тут вольница — со своими законами и нормами поведения. И нарушать эти нормы было столь же неприлично, как запускать пальцы в тарелку где-нибудь в «Стерляди золотой». Вот здесь-то и предстояло разыскать неведомого Кудесника. Судя по прозвищу, он был из тех механикусов-искусников, что перелицовывали машины для филиновой конторы. Небось соорудил себе мастерскую где-нибудь в развалинах завода и знай себе колдует, пока не нагрянет однажды очередная полицейская бригада… Знать бы только, как его разговорить? Филинов пароль — им оказался, кстати, пятак, самый обыкновенный советский пятак 1967 года чеканки — это, конечно, хорошо. Но, скорее всего, мало. Деньгам в Заброшенных деревнях предпочитали обычно натуральный продукт, и потому, покидая «Стерлядь золотую», я прихватил с собой литровую бутылку водки. Может, сгодится?
