Александр Маслов - Земля без Пощады. Главы 1-9
– Снова разбойничают на тропе? Банда чья? Кедрача? – еще больше оживился Панин.
– А когда там шалить переставали? Тем более оттепель. Всех так и тянет размять кости подальше от пригретых логов, – высказался Сейфулин.
Со стороны "Горячего Лося" повеяло дымком и рыбной похлебкой. Втянув дразнящий запах, Асхат почувствовал, как сводит голодной судорогой желудок.
– А Ургин, Куча? Чего без них? – не покидало любопытство старшего поста.
– Вот то и без них, – уклончиво ответил Гусаров, тут же прикинул, что правда о судьбе друзей все равно выступит, и добавил: – Нет их больше, Вов. Вот так. Могилка только у тропы под скалой, километрах в восьми от Восточной Берлоги.
– Без ножа режешь! – только и выговорил Панин. Остальные самовольцы стояли рядком у сторожки молча. Кто из них знал Ургина и Ромку, кто нет, но скорбные лица были у всех – так положено, даже если нет сочувствия, и о смерти слышишь каждый день, все равно надень на рожу маску печали, мол, сердобольный ты еще человек.
– Вовче, вы тут с утра? – негромко шевельнул наступившую тишину Гусаров.
– Как обычно. С семи. Бля, ты знаешь, стою обалделый, не верю, что Ургина нет… – Панин топнул ногой то ли от досады, то ли сбивая налипший снег с сапога. – Всегда думал, кто-кто, а он неуязвимый, он – вечный.
– Некоторые его в Оплоте заговоренным считали, выходит не так. Тяжко нам будет без него. Это не пустые слова – это, брат, факт, – Олег перевел взгляд на трех самовольцев, с громкими разговорами следовавших к трактиру. На миг показалось, что среди них тот, что одетый в длиннополую песцовую шубу, Снегирь. Но это был не он, только походка похожая и одежонка. Хотя в Пещерах, кто не нищенствует (а предприимчивых здесь наберется за пару сотен), многие ходят в песцах. – О Бочкаревских ходоках ничего не слышали? Здесь они или подались к Озерному? – будто невзначай поинтересовался Гусаров у охранников.
– Здесь вроде околачивались. Три дня назад видел. Как раз теплеть начало, и мы днем больше в Приделе были. Слышал, как Трофим и Сидон на складе с Варькой скандалили, – ответил рыжеватый парнишка.
– Может и здесь, – Панин пожал плечами. – Я с самим Бочкаревым: здрась – здрась и пока. На этом все.
– Ясненько. А Снегиря как, никто вчера-сегодня не замечал? – спросил Гусаров, чтобы враз покончить с наиболее горячими вопросами.
– Снегирь – еще та птица, – усмехнулся длиннобородый охранник, поигрывая ремнем АКСУ. – Его не поймешь: вроде здесь, во внутреннем дворе, топчется, затем глядишь, в ворота входит, точно через стену перепорхнул, чтобы нам больше головной боли возле сторожки.
– Не знаем, где, – подытожил Панин. – Погляди в "Китае". Деньга у него часто на кармане, и любит он ее спустить.
Гусаров и сам знал, что любит Санька Снегирев. Как-никак еще до Девятого августа имели знакомство, и пиво пили не раз, и по Красноярску на байках выдавали такие кренделя, что пыль столбом и у гаишников волосы дыбом. А здесь как-то разошлись пути-дороги, хотя добрые отношения не выродились. Но главное, осталось доверие – редкая штука на вымерзшем, вымершем кряже, может быть одним из немногих островков жизни на огромных пространствах погибшей планеты.
– Патроны, жратва не подорожали? – с опаской полюбопытствовал Сейфулин, пальцы его нащупали в кармане кожаную скрутку с монетами и сжали ее, крепко, до боли под ногтями.
– Так же вроде. Инфляции нет. Говорят, с оттепелью наоборот цены свалятся, – Панин хитровато прищурился, мол, знаю, что говорю, и разъяснил: – Понимаешь же, теперь с доставкой легче – шесть саней пошло в Озерное за рыбой. С тайги народ кое-что стал таскать.
– Было бы так. Ну, давайте, спокойного дежурства, – Гусаров хлопнул по ладони старшего, попрощался с остальными и направился по средней улочке, длившейся до насыпи у северной стены.
Справа и слева топырились избы, накрытые жирными шапками снега. Строили в Приделе ловко да грамотно: каждый домишко, каждый склад или какой-нибудь неважный сарай – все из крепких бревен. Вырыты в грунт так, что покатая крыша начинается едва ли не от земли. Двери – не двери, а тесные лазы, ну точно не для людей, а для сказочных хоббитов. Поэтому даже в дурные ураганы, когда валилась тайга, и ветром волокло огромные деревья, здесь ничего особо не пострадало. И место Придела удачное, закрытое скалой с запада, горным изгибом с севера и востока – этакий тихий закуток. От складов, мелких мастерских и избушек, которых в последний год стало вдвое больше – построили еще один ряд ближе к восточной стене – несколько строений все-таки выделялись высотой, наружностью и размахом. В первую очередь заметный трактир "Горячий Лось". Его заложил верховода Скрябов после Второй Волны, сразу как начала уходить с долин вода. Тогда мало кто думал, что начинавшиеся холода превратятся в жуткую зиму длиной не в один год. И рассчитывал верховода, будто его заведение станет процветать, балуя народ доступной таежной пищей. Назвали-то трактир так не по пьяной прихоти, а оттого что здесь, в самом деле, подавали горячую лосину: отварную с ароматным бульончиком и плавающими в нем сухариками, запеченную с грибами и брусникой. Теперь где эта лосина, если на сотню километров ни одного сохатого? Вот вам "Горячий Лось" аж в два этажа, первый, правда, наполовину в земле, заботливо обложен каменными глыбами, подмазан глиной. Внутри просторный зал: пьянствуй, закусывай, кути от души – было б за что. Над ним семь комнат для постояльцев – вот тоже было б за что: целковик с полтиной в сутки выложит только до одури пьяный или преступно богатый. Хотя, озерные, когда привозят много рыбы, то позволяют себе шик, и ходоки при удачной сделке иногда оседали здесь, приводя за собой местных девок.
Здание администрации выделялась не столько размером перед соседними избами, сколько ладно уложенным каменным цоколем. И церквушка выделялась. Бревенчатой пирамидкой над молельным залом, и черневшим в вечно сером небе крестом. Год назад крест был намного заметнее – крепкий такой, массивный. Только в февральский ураган сорвало его, и пришиб он своей крепкостью враз двоих сторожевых.
С другой стороны Придела впритык к скале имелся другой храм. Только без креста он. На толстых кедровых колоннах при входе вырезаны знаки в виде извитых змеек, над ними глаз со слезой. При чем слеза сама появилась на тридцать третий день открытия храма: дерево заплакало смолой. Видно каждому, странная это смола – темная, с кровавым отсверком. За появлением слезы многие самовольцы перестали относиться к храму, как к странному сумасбродству миссионера, пришедшего с юга. Часть народа святилище побаивалось, другая часть относилась с почтением, многие захаживали внутрь, поглазеть на алтарь – молочно-белую глыбу талька, послушать распевную проповедь Орзаза. Гусаров с Сейфом тоже наведывались в храм раза два или три. Интересно же, что за новая такая вера Истризм. Как же начало почти библейское: "Началось все Логосом, и Логос правит Миром: и на Земле, и в бесконечности звезд, и в каждом живом существе…". Некоторые самовольцы, ходившие на промысел в тайгу, держали на теле амулеты Истры, и рассказывали потом, будто новая вера спасала кое в чем. Если людям от этого польза, то пусть чужой храм существует – почему нет? Ни Хряпа, ни Михаил Иванович не обижали Орзаза и даже с непонятным старанием содействовали во время строительства. Чем жрец купил верховод, никто не знал: то ли золотом, то ли какой-то тайной благодатью.
