Александр Маслов - Земля без Пощады. Главы 1-9
– Давай сюда, – Олег толкнул друга к невысокому останцу, справа от тропы. Что бы там ни было, а другого укрытия рядом не найти.
Добежали быстро, хрустя ноздреватым снегом. Сели, где удобнее и приготовили оружие. Писк этот Гусарову напоминал нечто неприятное, даже отвратительное, и что-то связанное с ним вертелось в сознание, такое знакомое, обыденное, будто вот-вот и откроется в закоулках памяти, но зацепиться за воспоминание не удавалось.
Минут через пять тягостного ожидания Сейфулин первым разглядел, что снег между тропой и поваленным лесом потемнел или исчез вовсе, точно слизнуло его огромным языком. Хотелось посветить фонарем, узнать, в чем причина, но кнопку мешал нажать страх, да и Гусаров бы не одобрил: не стоит выдавать себя, пока не определена опасность – таков неписаный закон на любой дороге между поселениями.
Когда черный язык вытянулся до тропы, Олег вдруг вцепился Сейфулину в локоть и прошептал на ухо:
– Крысы!
Он и прежде слышал от озерных и выселенцев истории об огромном скоплении крыс, мигрировавших куда-то на северо-восток. Чем они кормятся – непонятно, но их по многим наблюдениям стало больше. Кто-то говорил, что проблема пропитания для мерзких зверюшек – вовсе не вопрос: проделывая разветвленные норы в глубоких снегах, они находят погибших после Первой Волны людей и животных, и вот им пиршество. А ведь сколько под снегом трупов: много, очень много! Погибли почти все. Разлившиеся воды Енисея, других рек нанесли и выплескивали по границам кряжа целые горы трупов, которых вскоре забрало снегом. Если не останется в округе этого горестного мяса, то проклятые грызуны так неразборчивы, что способны утолить голод корнями и корой деревьев, всем, что им по зубам. Наверное, они – единственные из прежних обитателей Земли, которые непременно выживут.
А еще бытовала легенда, что в одну оттепель крысы спасли ходоков, нарвавшихся на крупную волчью стаю: ходоки кое-как забрались на ближние сосны, а от волков не осталось ни шкур, ни костей. Вот такая дурная легенда, и не разберешь больше в ней добра или худа.
Вскарабкавшись к среднему выступу останца, Гусаров затих. Кто знает, на что ведутся грызуны, ужасные в своей огромной массе: на звуки, запахи, на движенье? Асхат устроился левее Олега, и старался дышать с редкой аккуратностью, ведь камень под ним покатым и обледенелым – того и гляди слетишь вниз. Так и сидели: руки, ноги затекли, и стало мучительно, что хотелось орать или сползти вниз, и будь что будет. Но удержались, пока крысиный писк не умолк совсем.
К Берлоге добрались к полуночи. Последние кусок пути предпочли не по тропе, а между поваленных сосен, накрытых сугробами. Так было разумнее: вдруг самовольцы выставили караульного? Обошли без шума вокруг Берлоги и сели в кустарнике, глядя на закрытую накрепко дверку, размышляли, как поступить умнее. Если Бочкаревская банда приютилась здесь на ночь, то лучше не соваться в Берлогу, а устроить поутру засаду на тропе: знали удобное место в полукилометре ходом к Пещерам. Там, если залечь грамотно, то не вопрос с полста шагов положить сразу четверых ублюдков, а пятого, допустим самого Бочку, оставить живым для ответа. Но если самовольцы пошли дальше, прямиком до поселения (что вполне вероятно), то какой смысл торчать целую ночь в тайге? Рискнули выбраться к проходу, подсвечивая фонариком, внимательно изучить следы.
3
Хоть и выспались в тепле, настроение у обоих оставалось невеселее, чем тогда возле сложенной наспех могилки Ургину и Куче. Дело не в том, что Санька-берложник поднял цену за ночлег. Извините, но полуцелковик с брата лишь за то, чтоб попить горького хвойного чаю и поваляться на голых досках – это грабеж. Еще в прошлую ходку берложный взимал тридцать копеек серебром за ночь. Теперь так вот круто задрал до полтинника. Хотя деньги с потерей всех вещей и товара стали самым острым вопросом, дело вовсе не в них. Дело в том, что Бочкаревская банда у Саньки не останавливалась и верно уже грела задницы в Пещерах. Там им дом родной, знакомств и поддержки у каждого больше, чем у Гусарова вместе с Сейфом. Ступать в Пещеры, чтобы свести счеты с Бочкаревскими как-то неумно: все равно что лезть к зверю в логово, где не ты хозяин, и каждый закоулок, каждая тень против тебя. С другой стороны делать-то что? Топать назад в Черный Оплот, два дня в голодухе бить ноги, чтобы, едва откроются ворота, Штуф заорал на весь двор: "Где мое золото?!". Хрен ему что объяснишь. Что вероломством взяли самовольцы, и что золото Ургин принял на свой счет, и мертвый теперь сам Ургин – это все не аргументы. В лучшем случае закроется дверь Штуфовой лавки, в харчевне никто жрать не даст даже за деньги, и половина селения будет глядеть волками. Как же, самого Штуфа – хозяина половины торговли и третьего по рангу верховоду кинули! Топать к Выселкам почти четыре дня занесенной дорогой, мимо леса, где основались дикие псы, и все чаще дают о себе знать зимаки? И какой смысл соваться в Выселки пустыми? Там безысходность, там голодная смерть. Идти к Озерному тоже не вариант. К лихим податься? Так не факт, что примут: лихие – заклятые враги ходоков, хоть и случалось, что обнищавшие ходоки братались с бандитами. Даже если примут с распростертыми объятиями, то подаваться к ним – это последнее дело. Как не крути, а нет больше вариантов: только в Пещеры, и в них или с жизнью расстаться, или вернуть свое, чтобы выжить.
Вот и двинули к Пещерам. Пораньше из Берлоги выбрались, к десяти тридцати утра миновали Медвежий камень, за которым прямой путь к самому богатому на всю обжитую округу селению. Некоторые Самовольные Пещеры начали городом величать. Город или нет, но людей здесь больше, чем в Оплоте, Выселках и Озерном вместе взятых.
Как тропа извернулась за скалу, сразу раскинулся вид на лесоразработки: распиленные кругляшами стволы, сваленные кучами сучья и убранные к восточной стороне огромные сугробы. Скрябов и Хряпа – оба верховоды – и оба страдали дурной страстью к порядку, по крайней мере, внешнему: любили, чтобы все посчитано, уложено и вокруг чисто. Только порядок на месте работ не отменял беспредела во многих пещерных закоулках. Порядок существовал лишь там, где это касалось личных дел верховод.
За участком поваленного леса сразу дыбилась стена вырытых в землю бревен. Стена высокая и крепкая: каждое бревнышко в полтора обхвата, все ровные, кедровые, пригнанные плотно – не то что частокол вокруг Оплота, много раз дранный бурями. Она ограничивала Деревянный Придел: так называли часть поселения, примыкавшего к пещерам. Со стеной самовольцам повезло. Большую ее часть успели поставить до жутких морозов, начавшихся через пару месяцев после Второй Волны. Иначе бы не удалось пещерным обзавестись таким удачным укреплением. Если бы даже они все навалились на работу, не взять им мерзлый грунт под столбы, и не отбиться от осаждавших в тот год бродячих банд. Ведь Пещеры в один веселый день осаждало больше двухсот головорезов с поддержкой трех БМП. Только одна бронемашина ушла целая, две других, обгорелых, долго стояли, упираясь в стену возле ворот, как пугающее свидетельство побед самовольцев. Потом БМПшки затащили в Придел и разобрали на части, по-разному приспособив металл и механизмы. Остов от одной до сих пор ржавел между лесопилкой, кучей руды и желтой горкой пирита (из него выгоняли серу для пороха и серной кислоты).
