Владислав Романов - Замок с превращениями
Глава 5
О нелегкой жизни Великого злого Мага в условиях "развитого
социализма", оно же время застоя
Ночь истаивала, как леденец. Уже вовсю горланили птицы, небо посветлело, и розовые волны катили с востока.
Азарий Федорович достал заветную бутылку "Буратино", открыл ее и с жадностью выпил целый стакан, наслаждаясь терпким запахом эссенции. Через полчаса начнется изжога, а эссенция ее смягчала, облагораживала, и Крюков иного средства ее усмирения не знал.
Осень жизни удивительна тем, что даже в самом малом получаешь много радостного и уже совсем не хочется завоевывать мир, покорять страны и народы. Достаточно одного стакана отвратительного лимонада, к которому к тому же привык желудок, чтобы в миг сухого жаждущего рта почувствовать себя счастливым. Крюков посмотрел на бутылку, в которой еще оставалось так много страшной эссенции, и, помедлив, налил еще полстакана, но пил, уже не торопясь, по глотку, хотя предчувствие изжоги немного портило удовольствие.
Мимоходом, мысленно, он возвращался к странному смеху, прилетевшему под утро, смысл и назначение которого ему впервые были неведомы, а значит, внушали тревогу и страх. Азарий Федорович не терпел тайн и загадок, ничего хорошего, они, как правило, не сулили. Поэтому он старался их всегда разрушать и за четыреста с лишним лет довольно-таки преуспел в сем нелегком деле. Так он нашел семью Петуховых, а познакомившись с ними поближе, не поверил своим глазам: лик Маши Петуховой в точности напоминал известные портреты принцессы Северного королевства Ее Высочества Марии-Победительницы.
Бутылка была пуста. Азарий Федорович потер затылок, который мерз уже триста лет, и натянул любимую шерстяную чеплашечку, придававшую его облику вполне артистический вид, что позволило Крюкову еще сорок лет назад числиться профессором искусствоведения по французским средневековым шпалерам и гобеленам, благо их сохранилось не так много и большую часть из них он видел наяву, а несколько шпалер даже имел в собственной коллекции. Но нельзя дважды входить в одну и ту же реку. Скучно, во-первых, а потом он стал столь редким специалистом, что за консультацией к нему ездили из многих стран мира. Его сделали почетным доктором многих университетов, и засиживаться долго в живых было нельзя. Другое дело тренер по плаванию. Впрочем, и тут председатель федерации нет-нет да и спросит: не трудно ли ему, не пора ли на заслуженный отдых, а директорша-язва спорткомплекса предложила даже устроить его в дом престарелых...
Азарий Федорович вытащил из кармана содовые таблетки, проглотил сразу две штуки, чтобы хоть как-то заслониться от изжоги. Он взглянул на свою светло-шоколадную ладонь, изрезанную затейливой сетью морщин, и задумался. Век от века цвет кожи все больше темнел, и его уже принимали за южанина. Однажды пьянчужка даже проворчал: "Что за черт, негры откуда-то появились?!" Крюков рассердился и заставил пьяницу шагнуть в открытый люк телефонного колодца, где несчастный сломал руку, ногу, девять ребер и голову, но, к счастью, поправился, напрочь забыв о встрече с "негром". Конечно, пьяница не виноват, а Крюков погорячился, это ясно.
Закончив карьеру профессора искусствоведения, Крюков работал экскурсоводом в областном художественном музее. Городок был небольшой, музей хороший. Здесь Крюков вознамерился пополнить знания своих новых сограждан. С художниками он, кроме Веласкеса, Гогена и Леонардо, больше ни с кем не встречался, зато хорошо знал Шекспира, Дюма и Гете и про них он мог рассказывать часами. Особенно заслушивались молодые девушки, некоторые даже записывали, и это льстило Крюкову. Месяца три все шло хорошо, и вдруг разразился скандал. На его экскурсию забрел местный профессор Найденов и, послушав, возмущенный заявился к директору музея: какое, мол, имеет право экскурсовод Крюков морочить мозги честной аудитории, рассказывая о том, как он пьянствовал с Гогеном, Дюма и Шекспиром, да еще чернить светлое имя Леонардо, который якобы для изучения анатомии использовал живых людей, приговоренных к смерти. Директор Махруев попросил профессора все это записать на листочке бумаги, что профессор и сделал, подписавшись: доктор филологических наук Федор Федорович Найденов. Директор музея ознакомил Крюкова с заявлением профессора.
- Я этой бумаге ход не буду давать, - с намеком сказал Махруев, пряча заявление в стол, - но вам надо уладить этот инцидент с Найденовым. Надо быть скромнее, а то я с Дюма, я с Гогеном! Я вот с завотделом обкома на рыбалку езжу. А на рыбалке, сами понимаете, за ухой... Вот! Да и потом в обществе у нас употребляется другое местоимение: мы!.. Надо быть скромнее!..
- А бумага эта каким числом датирована? - спросил Крюков.
- Числом?.. - Махруев достал бумагу, но на ней ничего не было, чистый лист. Махруев переворошил весь стол, но криминальной бумаги не нашел.
- Ладно, я разберусь с этим инцидентом! - заверил он Крюкова.
На следующий день Махруев пригласил к себе Найденова и снова попросил написать пропавшее заявление. Однако не прошло и полчаса после ухода профессора, как все написанное Найденовым исчезло. У Махруева стало дергаться правое веко, причем оно дергалось так, что получалось будто Махруев подмигивает. Это еще больше осложняло его положение, особенно в разговоре с начальством.
Почти в тот же день, когда Махруев попросил Найденова написать заявление вторично, к профессору прибежали перепуганные студентки. Они не смогли найти его статью, которую Найденов приказал им законспектировать. В сборнике на той странице, на которой должна была начаться статья Найденова, сияла белейшая пустота.
- Издательский брак! - изрек самоуверенно Найденов, - найдите другой экземпляр!..
Студентка Минерва Галимзянова, старшая дочь Венеры от последнего брака в порыве любви к профессору перерыла все библиотеки: во всех экземплярах на указанных Найденовым страницах царила девственная белизна. Профессор попробовал было раскрыть свою собственную книгу, из которой у него постоянно торчали закладки, но и она была пуста. Тексты Найденова исчезли из всех его книг и статей. Причем цитаты из других авторов оставались нетронутыми, и вследствие этого книги Федора Федоровича представляли собой плачевное зрелище. Говорят, нашлись злые языки, которые подсчитали количество цитат у профессора, тем более что сделать это теперь было нетрудно. Найденов написал даже заявление в Комитет государственной безопасности, приписав случившееся проискам буржуазных философов, а также доценту Казьмину, который осмеливался публично критиковать работы профессора. Не получив ответа из КГБ, профессор подал на Казьмина в суд, но к производству дело не взяли, ибо профессор не представил никаких конкретных доказательств. В это время Найденов готовил документы на членкора, и каково же было его удивление, когда перепуганная кадровичка принесла назад его профессорский диплом. В графе "специальность" чьей-то корявой рукой было нацарапано: "профессор кислых щей". После тщательных сличений и графологических экспертиз - Казьмин и здесь оказался ни при чем - установили, что эту глупую фразу написал сам Найденов. Все это казалось невероятным.
