Ноэми Норд - Боги должны уйти
Чего только не хранилось у меня за пояском! Каждая травка требует отдельного мешочка. В том, который расшит пластиночками нефрита, я берегла редкую пряную уй-люмбу, не позволяющую женщинам возненавидеть участь слабого пола при родах. В мешочке с вышитым золотыми нитками игрунком, я хранила растертые колючки змеиного кактуса. Стоит только посыпать порошком углы, и ни одна крыса не залезет в жилье.
Маккао я хранила в синем мешочке, окантованном перламутром по краю. Мой маккао был всегда отменного качества. Я прятала его не в потных циновках, как делает мать, а в сухом дупле старого шоколадного дерева. Поэтому трава благоухала и сводила с ума даже без дыма.
Я набила трубку семенами, до упора утрамбовала ногтем, добавила щепотку сухого сока терпингоры. Пламя костра с радостью лизнуло веточку орешника, а с нее синий язычок вполз в трубку, и горький дым защекотал в носу. Хорошенько раскурив снадобье, я присела на корточки перед пленниками.
Мужчины недоверчиво, переглянулись. Слизни черных глаз забегали в щелочках век. Я протянула трубку. Они догадались, что я ангел, присосались к горькому дыму, торопливо кашляя и сплевывая из разбитых ртов.
Лиловые языки женщин распухли и кляпом заткнули глотки. Омельгонки тяжело дышали, ноздри жадно ловили дым, губы дергались в плаче, стоны истязали тишину. Тела извивались в путах, пытаясь хотя бы глазами присосаться к дурману.
Сон трав вскоре успокоил раны. Пленники закрыли глаза и забылись.
Теперь моя совесть была чиста. Я отблагодарила врагов. За что? За трусость и слабость, за неумение драться, которое не позволило им победить моего храброго воина. Дрогнули руки, задрожали колени, страхом затмились глаза, и мой ненаглядный Храбрый Лис вернулся живой и невредимый.
Появился Старший жрец и Несокрушимый. Они успели вырядиться в праздничные одежды.
Мокасины, украшенные серебряными колокольчиками, утраивали звучание шагов. Разноцветные перья кетсаля и белого орлана торжественно кланялись при ходьбе.
В детстве я обожала щекотать лицо жестким растрепанным опереньем на маске отца. Но трогать руками перья не разрешалось. Табу. Если надо, бери топорик для ветвей, веревку, и добывай, где хочешь.
Кетсаля давно не стало в наших краях. Голодные кочевники не задумывались о завтрашнем дне. Драгоценные гнезда втоптали в землю, а яйца выпили, усеяв землю скорлупой. Остались одни попугаи, выжившие вблизи человеческих жилищ, да сороки. Перья белого орлана тоже редкость. Последнее землетрясение обрушило плато с восточной стороны восхода, превратив Орлиные Скалы в недосягаемую мечту охотников.
Однажды перья с головы Жабьего Жреца разлетелись в разные стороны.
В любом другом племени это могло означать одно: пора жрецу на покой. Лети, как твой убор, на все четыре стороны. Если боги подают знаки свыше, значит, ждать не стоит, гони, племя, обманщика.
Но Жабий Жрец и тут нашел выход. Воздел крючковатые пальцы к небу, прислушался к треску попугаев и провозгласил:
- Радуйтесь, дети Солнечной Долины! Кецаткоатль озорным расположением духа отметил наш праздник. Он выделил Старшего жреца, как дарителя легчайших благословений. Бог сказал: "Да пребудут благими и плодоносными деревья, кусты и плоды, коих коснется пух моей головы".
А пушинки священного одеяния кружились, как листья, падали под ноги, шевелились под жерновами, застревали в изгородях и в валунах. Еще долго женщины и дети благодарили налетевший ураган за подарки в прическу.
Надо сказать, что лазурное перышко кетсаля можно обменять на добротное каноэ или сотню рабов. Но так как русла рек высохли, а рабов кормить было нечем, из перьев женщины смастерили чудодейственные талисманы. Амулеты повесили на шеи детям и роженицам, а кое-кто выменял пушинки даже на крокодилью броню и тяжелые боевые топоры.
Жабьему Жрецу изготовили новое оперение. Не из хвостов благородного кетсаля, разумеется. На этот раз жертвенному плясуну пришелся по душе траурный цвет вороньих перьев. Синие птицы и белые орланы больше не вдохновляли жабьи танцы.
Кто сказал, что черные перья мрачные? Они тоже красивые. В утренних лучах чешуйки отливают всеми цветами радуги. Если повернуть перо строго по лучу, в нем отразится сизый мрак пещер или отблеск холодного водопада. Каждое перо наполнено драгоценным синим сиянием, которое можно уловить лишь в глазах матери или в вечернем небе, сразу после грозы.
Ворон ловили для Жабьего Жреца все дети от мала до велика. Ни один воин Солнечной Долины не унизил тетиву легкой охотой.
Вороны - птицы неприхотливые, умные, но слишком разговорчивые, и, когда переругиваются с сородичами, не замечают, что дохлую мышь на веревочке, кто-то специально подкрасил резиновой смолой.
За каждую пойманную птицу жрец нежно шлепал ребятишек по щекам рукой. Я еще тогда заметила, что от ладоней не слишком приятно пахло. И даже: фу-фу-фу... Но перья дети продолжали добывать, пока чернокрылые красавцы не улетели в другие края.
- Почему смертники спят? - завопил Жабий Жрец, тыча жезлом в живот крайнего омельгона.
Тот нехотя очнулся и снова закатил глаза.
- Кто отравил пленников? - спросил Несокрушимый, оглянув толпу.
Брови нахмурились, сухой взгляд остановился и выжег в моем сердце пепельную дыру.
- Ты? Снова ты враг своего отца? Ты, дочь моя, усыпила их!
Хотелось крикнуть: "Усыпила-усыпила, дадада! Что сделаешь ты со мной? Золотая чаша с драконом помнит позорную историю. Она хранится далеко от твоей ярости, так далеко, что многие поколения будут смеяться, слушая сказки о синеглазой принцессе, которая в мужья выбрала красавца, а не силача, дадада, наш Красивенький Вождь!"
Но я вежливо ответила по-другому, и только мать поняла бы, что мое почтение - всего лишь горькая насмешка:
- Я сделала это ради твоего блага, отец, чтобы унизить врага перед вознесением к богам и доказать, что наш древний род воспитан в чувствах более возвышенных, чем орда пришельцев. И, кстати, никогда не добивает заснувших на поле брани.
- Что?!- зарычал Несокрушимый, поднимая топор над моей головой.
Но договорить я не успела. Пленники, воспользовавшись перебранкой, вдруг разом вскочили и припустили прочь.
Это было зрелище, достойное любого праздника! Омельгоны бежали не дружно, метались в разные стороны, и кровь хлестала над ними фонтаном, щедро благословляя стебли умирающего маиса.
А народ стоял и любовался этим зрелищем. Сначала веревка оторвала поникший початок среднего, и он, пробежав десять шагов, рухнул лицом в пыль. Вслед за ним загнулся червяком среди сухих стеблей второй.
