Олег Корабельников - И распахнутся двери
- Я тоже вас люблю. И тоже верю. Мне неважно, почему вы живой и куда уходите. Главное, что вы не умерли... навсегда.
- Тише, говорите, пожалуйста, тише. Вы разбудите отца. Он не должен знать о нашей встрече. Обо мне знают только собака и он.
- И я. Знаю давно. Я чувствовала это. Вы должны уйти?
- Да, я должен уйти. Не говорите никому. Отец боится, что вы расскажете обо мне.
- И что же будет, если об этом узнают?
- Нельзя делать то, чего делать нельзя, - усмехнулся он. - Я ухожу, но приду к вам потом. Вы не против?
- Вы разбудите его граммофоном.
- Я научился обходиться без него... У вас аналитический ум. И вы бесстрашная девушка. Я думал, что вы упадете в обморок.
- Не обольщайтесь. Я упаду. Потом. Сейчас просто некогда.
- Желаю удачи, - сказал он, - ждите меня завтра. Привет Джеральду. Пусть он не притворяется спящим.
- Он тоже любит вас. До завтра.
- Ложитесь в постель. Она ваша.
- Хорошо. Я попробую заснуть.
Дверь бесшумно закрылась за ним. Шагов она не слышала. Задула ненужную свечу и забралась под одеяло.
- Тебе же сказали - не притворяйся спящим, - сказала она. - Все равно у тебя уши шевелятся.
- Может, по-вашему, мне их нужно отрезать? - произнес пес из-под кровати.
- Ну вот, - вздохнула Жанна. - Старики пророчествуют, мертвецы оживают, собаки разговаривают. Что еще?
- А еще Вселенная делится как инфузория, - подумав, сказал пес.
- Как туфелька? - спросила Жанна.
- В том числе.
- Все ясно. Спокойной ночи.
- Какая уж ночь, - проворчал пес. - Утро на дворе...
Стучал в дверь, обитую мягким дерматином, неустанно звонил, прислушиваясь, как гулким эхом множится стук по лестничным площадкам, как истерично звенит звонок по ту сторону двери. И терпеливо ждал, хотя ждать давно не имело смысла.
Горечь, скопившаяся в душе, начинала подступать к горлу. Некуда было выплеснуть ее, и некому облегчить непрерывное страдание. Хамзин не выдержал нарастающего одиночества в доме, населенном опостылевшими родными, ставшими чужими, и близкими, давно ушедшими на расстояние крика.
И он пришел к Полякову. Тот не дежурил сегодня, но должен выйти на работу утром, вот Хамзин и решил, что этим вечером его можно застать дома, и поэтому не хотел верить в тщету своих надежд.
Бешеное терпение его было награждено металлическим скрежетом задвижки. Дверь распахнулась, и Хамзин поспешно перешагнул порог, словно боясь, что его не впустят. Поляков не удивился позднему гостю, молча отстранился, уступая дорогу, и так же молча закрыл дверь.
Вскипающие слова теснилась в гортани, мешая друг другу. Хамзину хотелось плакать, и говорить, и кричать истошно. Он не стал раздеваться, а прямо в полушубке прошел в комнату и, не глядя, опустился с размаху в кресло. Старое дерево жалобно скрипнуло под его монументальным телом.
- Мишка, - выдохнул он, - дай выпить.
Поляков повозился у буфета и протянул стакан. Хамзин нежно погладил граненое стекло.
- Мишка, помоги. Конец мне.
- Можете пожить у меня. Это вас спасет?
- Нет, - вздохнул Хамзин. - Куда я от них денусь? В Антарктиде найдут.
- Тогда разводитесь. Еще не поздно.
- Да что ты! Живьем съедят, а не выпустят.
- Послушайте, Иван Николаевич, а может, вы сами виноваты в своих бедах?
- Конечно, - охотно согласился Хамзин. - И чего, дурень, женился? Завидую я тебе, Мишка, ни жены, ни тещи, ни детей. Сам себе царь. Налей-ка еще.
Он выпил второй стакан и по обыкновению своему стал рассказывать то, что уже давно было известно. Слова легко и плавно перетекали одно в другое. Хамзин выпускал их на волю, и от этого становилось прозрачнее и светлее на душе. Он говорил о своей неудавшейся судьбе, о непоправимости ошибок, совершенных в юности, о горечи и обреченности надвигающейся старости. Поляков слушал его, не перебивая, и постепенно в Хамзине крепла надежда, что он нужен кому-то, что его горечи и печали близки и понятны другому человеку, а значит, жизнь еще не проиграна и стоит того, чтобы за нее держаться. Желательно - покрепче.
Оживая, он поднялся и походил по комнате, разглядывая мебель.
- И не скучно одному? Небось привечаешь кого-нибудь? Знаю я тебя, хитрый ты, Мишка, себе на уме. Девчонку прячешь, ага?
Он решительно распахнул дверь в другую комнату.
- Куда ты ее дел? А здесь-то рухляди! И охота тебе барахло беречь?
- Вам стало легче? - спросил Поляков вместо ответа. - Вот и хорошо.
- Винцо у тебя, Мишка, классное. Сразу полегчало. Сыпани-ка еще стакашку. Да ладно, не суетись, я сам.
Хамзин прошел к буфету и взял в руки бутылку. Повертел, удивительно вскинул брови.
- Откуда такое? Сколько лет пью портвейн, а ни разу не видел, чтобы он через "а" писался. Почему "партвейн"?
- Не знаю. Опечатка, наверное.
- Ничего себе опечаточка, хоть в музей ставь... И вкус странный... На кого работаешь, Мишка? - спросил он заговорщическим шепотом. - Возьми в долю, - и довольно расхохотался.
- На науку работаю, - улыбнулся Поляков. - Научных работников обогреваю.
- Ох и врешь ты. Мишка, ох и заливаешь! И где это ты целыми днями пропадаешь? Как ни придешь, а тебя дома нет.
- Следите за мной?
- А что! И слежу. Я тебя люблю, вот и хочу знать, кто ты такой.
Поляков начал нервничать, хмурясь и топорща светлые усы, но вслух раздражения не выказывал, терпеливо ожидая, когда инженер оставит его в покое.
А Хамзин почувствовал себя уверенным и непогрешимым. Ни дома, ни на работе он не мог позволить себе такой свободы. Дома была жена, пресекающая любые попытки самоутверждения, и теща, разящая наповал презрительной репликой. А Поляков, как всегда, не отвечал на грубость грубостью, не вступал в словесные перепалки и неизменно называл его на "вы", что очень льстило Хамзину, привыкшему слышать панибратское "Ванька" даже от подчиненных. Вино ударило в голову, было легко и свободно. Хотелось петь или хотя бы смеяться. Он удобно развалился в кресле-качалке, покачивался, болтал ногами, и та самая радость, что сродни детскому крику "ага, вот ты где!", не покидала его.
- Вертишь хвостом! - грозил он пальцем. - Хитрущий же ты! Раз в неделю уголек покидаешь и свободен. И живешь как король, и никому не подчиняешься. Сам себе хозяин.
- Я вам подчиняюсь, - сказал Поляков.
- Не юли! - захохотал Хамзин. - Ты мне на работе подчиняешься. А здесь кому? А ну-ка, давай отвечай!
- Никому... Хотите еще вина?
- Па-а-ртвейна? - спросил Хамзин. - А воточка у тебя есть?
- Есть. Только немного.
- А ну-ка покажи, - потребовал Хамзин.
Поляков раскрыл дверцу буфета и вынул початую бутылку. Хамзин взял ее в руки, повертел так и этак, похмыкал, понюхал и недоверчиво сделал маленький глоток.
- Ну, даешь! - сказал он, вытирая рот рукавом. - Ну, Мишка, ну, фокусник! И где ты такие диковины берешь? Ведь черным по белому написано вотка. Это на каком языке?
