Василий Щепетнёв - Тот, кто не спит
— Вас-то, Нина Ивановна, каким ветром сюда занесло?
— Все в правлении дежурят, по графику, чем я лучше?
— Да, действительно. Позвольте стул предложить, право, неудобно — два мужика сидят, а дама…
— Не подходите, — зрачок пистолета смотрел прямо в лицо. Школьный кошмар — педагогическая хунта захватила власть.
— Странные вы какие-то. Пришел человек, пусть и незнакомый, а вы — облавы устраиваете, шпионом обзываете.
— Военное время, — пожала плечами учительница. — Разберутся. Не виноват — выпустят.
— Военное время? О чем это вы?
— Как — о чем? — озадаченная Нина Ивановна забыла про пистолет. Или притворилась, что забыла?
— Слава Богу, с сорок пятого года у нас официальный мир. Не без урода, но будем считать — мир.
— Ах, мир? — учительница вновь прицелилась. — Нет войны, говорите? Нам только кажется? И похоронки — обман? И бомбу на нас не бросали?
— Бомбу? Какую бомбу?
— Такую! Атомную, семнадцатого июля одна тысяча пятьдесят второго года, — она подошла ближе, глаза полыхнули желтым огнем… — Два села исчезли, испарились, из тысячи сто выжило.
Пора. Петров качнулся на стуле назад, упал шумно, громко, но не громче пистолетного выстрела. Пуля прошла выше, годы есть годы, а повторить не придется.
Он выбил «ТТ» из руки учительницы, выскочил в коридор и, мимо ошеломленного дежурного — на улицу.
Небо на востоке светлеет, но на земле — потемки.
Он перешел на быстрый шаг, позади запоздало хлестали винтовочные выстрелы, часовому для отчета. На сереньком фоне показались стойки ворот. Ограда — проволока на кольях. Отделение МТС, машинно-тракторная станция. Сеялки, веялки, жатки. Пахло ржавым железом, старой прогорклой смазкой. Чу! Бензином потянуло!
Он подошел ближе. Спецмашина, за кабиной — цистерна, массивная, толстостенная. Хочешь — ядохимикаты разбрызгивай, хочешь — удобрения, аммиак. Все можно. Исключительно практичное устройство.
Он приоткрыл дверцу кабины. Поедем, нет? Мотор завелся сразу, будто ждал.
Дорога тряская, не разгонишься. Он попробовал включить фары. Не вышло. Пустяки, сейчас солнце взойдет.
От медленной, почти наощупь, езды машина скрипела. Старушка, работящая непраздная старушка. Расходится — удержу не будет. И солнышко краем показалось.
В зеркале заднего вида — мутном, со сколотым уголком, показались всадники. Погоня? Могут и нагнать, машину в галоп не отправишь. Могут, но не хотят, держатся поодаль. Пять-шесть человек, не разобрать. Не стреляют, зачем свое добро дырявить.
Дорога повеселела, ухабы затянулись, и Петров прибавил скорости. Ходу, ходу, сюда я больше не ездок. Бензина только на донышке.
Дорога шла посреди поля, всадники потерялись в пыли. Начихаются вволю.
Высокое, до свербежа зубов, дребезжание стекол перекрыл тяжелый рокот. В груди заныло, защемило. Что за музычка?
Он притормозил, выглянул. Над полем завис вертолет — давешний, с красной звездой. Плохо. Шуточки кончились. Одной рукой удерживая руль, Петров выворотил зеркало, пытаясь поймать отражение вертолета. Мотор перегревался, скоро вода закипит.
Едут и смеются, пряники жуют!
Лесополоса приближалась, но вертолет рос на глазах. Десять километров и проехали, если спидометр не врет.
Машина подъехала к проходу в посадке, и тут же полыхнуло сверху. СНРС, самонаводящийся реактивный снаряд.
Петров выпрыгнул из кабины сжавшись, чтобы ничего наружу не торчало, но земля — что рашпиль, я колобок, колобок, рядом грохнуло, сквозь зажмуренные веки коротко вспыхнуло, а дальше — тьма.
6
Милостивые государи и государыни!
Мое сегодняшнее сообщение целиком и полностью посвящено одной единственной теме — судьбе проекта «Опытная Делянка».
Немного истории. Появление атомного оружия поставило перед правительством нашей страны вопрос: что будет, когда, переждав положенный срок, «члены» выберутся на поверхность? Кто и как встретит их? Сохранится ли иерархия общества, или будет ждать неуправляемая одичавшая стая? Согласитесь, обидно решительным ударом сокрушить противника, а в награду остатки собственного же народа вдруг забросают камнями, или, того хуже, съедят? Стоит ли затеваться, кровь проливать?
Сценарии теоретиков не внушали доверия взыскательным заказчикам: они знали истинную цену исполнителям, их стремлению угадать желаемый результат и подогнать ответ. Критерием истины признан опыт, его решили поставить, так и родилась «Опытная Делянка».
Порожденная атомным проектом, она зажила своей, особой жизнью, представляя собой секрет секретов, знание которого было знаком доверия исключительного, как мера наказания.
Место подобрали без труда — в стране практически отсутствовали, да и по сей день отсутствуют правдивые карты местности, обладание же топографической картой расценивалось как тягчайшее государственное преступление. Огромные площади вообще не указываются на картах, искажения вменялись в обязанности картографов «с целью введения в заблуждение вероятных противников, шпионов и диверсантов». Порой нежданную выгоду получал и народ — колхоз распахивал неучтенные гектары, чем и кормился. Но это так, к слову.
«Опытную Делянку» наметили разбить в тогда еще Меньжинской области. Среднерусская полоса, плодородие почв и климат близкий с Подмосковьем. Район вокруг «Делянки» пропололи, часть жителей по огрнабору вывезли на стройки, другим просто дали паспорта и отпустили в город счастья искать, третьих сослали, четвертых посадили, пятых… Предлог для выселения нашли простой — великая тройка. То ли завод секретный вырастет, то ли море рукотворное.
Село, особенно сороковых — пятидесятых годов — тот же лагерь. Работы много, тяжелой, изматывающей, дисциплина казарменная, выходной — слово неизвестное, и что происходит за двадцать — тридцать километров, никого особенно не интересует. Не до того.
Заселили «Делянку» простым проверенным способом: похватали крестьян семьями из московской, тульской, калининской областей — за анекдоты, недоперевыполнение трудодней, кулацкие настроения, проживание под немцем, да и просто так — контингент требовался среднестатистический и состоять должен был в основном из законопослушных граждан. Объявили амнистию, лагеря заменили коротенькой ссылкой, не в Сибирь, не в Казахстан, а рядышком, поблизости. Наверное, радовались мужики, что отделались испугом — привезли не на голое место, а почти домой, колхоз, он везде колхоз. Через месяц, перезнакомясь и пообвыкнув, и не могли сказать, отличается ли новая жизнь от старой хоть чем-нибудь. Разве что письма к ним не доходят, так кто станет в своем уме писать осужденным?
