Аркадий Стругацкий - Пять ложек эликсира
ФЕЛИКС: Вы мне предлагаете не бессмертие. Вы мне предлагаете совершить убийство.
КУРДЮКОВ (страстно): Убийство, Феликс! Убийство!
ФЕЛИКС: Величайшие из величайших — ладно. Знаю я, кого вы имеете в виду. Чингиз-хан, Тамерлан… Вы мне их в пример не ставьте, я этих маньяков с детства ненавижу.
КУРДЮКОВ (подхалимски): Живодеры, садисты…
ФЕЛИКС: Молчи! Ты мне никогда особенно не нравился, чего там… А сейчас вообще омерзителен… Такой ты подонок оказался, Костя, просто подлец… Но убить! Нет.
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: А вы что же, друг мой, хотите получить бессмертие даром? Забавно! Много ли вы в своей жизни получили даром? Очередь в кооператив — и то в грязи извалялись, а? А тут все-таки — бессмертие!
Феликс оглядывает всех по очереди.
ФЕЛИКС: Господи! Подумать только — Пушкин умер, а эти бессмертны! Коперник умер. Галилей умер…
КУРДЮКОВ (остервенело): Вот он! Вот он! Моралист вонючий — в натуральную величину! Неужели вы и теперь не понимаете, с кем имеете дело?
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ (поучительно): Что жизнь, что бессмертие… Жизнь дается нам бесплатно, а за бессмертие надо платить! Мне кажется, господа, вопрос решен. Феликс Александрович погорячится-погорячится да и поймет, что жизнь дается человеку один раз, и коль скоро возникла возможность растянуть ее на неопределенный срок, то такой возможностью надлежит воспользоваться независимо от того, какая у тебя фамилия — Галилей, Велизарий, Снегирев, Петров, Иванов… Феликсу Александровичу не нравится цена, которую приходится за это платить. Тоже не страшно! Внутренне соберется… Вы, кажется, вообразили себе, Феликс Александрович, что вам предстоит перепилить сопернику горло тупым ножом или, понимаете ли… Как он вас, стамеской… Или шилом…
КУРДЮКОВ: Только на шпагах.
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Ну зачем обязательно на шпагах? Две пилюльки, совершенно одинаковые на вид, на цвет, на запах… (Лезет в кармашек, достает плоскую круглую коробочку, раскрывает и показывает.) Вы берете одну, соперник берет оставшуюся… Все решается в полминуты, не более… И никаких мучений, никаких судорог! Рецепт древний, многократно испытанный… И заметьте! Мук совести никаких: фатум!
КУРДЮКОВ (кричит): Только на шпагах!
НАТАША (задумчиво): Вообще-то на шпагах зрелищнее…
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Во-первых, где взять шпаги. Во-вторых, где они будут драться. В этой комнате? В-третьих, куда деть труп, покрытый колотыми и рубленными ранами? Разумеется, это гораздо более зрелищно. Особенно если принять во внимание, что Феликс Александрович сроду шпагу в руке не держал, а Басаврюк дрался на шпагах лет четыреста подряд… Такие бои особенно привлекательны для той стороны, у которой превосходство…
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Вы забегаете, князь! Давайте подбивать итоги. Вы, князь, за соискателя. Вы, сударыня, тоже. Басаврюка я не спрашиваю. Ротмистр?
КЛЕТЧАТЫЙ (бросает окурок на пол и задумчиво растирает его подошвой): Всячески прошу прощения, герр магистр, но я против. И вы меня извините, мадам, целую ручки, и вы, ваше сиятельство. Упаси бог, никого обидеть не хочу и никого не хочу задеть. Однако мнение в этом вопросе имею свое. Господина Басаврюка я знаю с самого моего начала, и никаких внезапностей от него ждать не приходится. Он наш… А вот господин писатель, не в обиду ему будет сказано… Не верю я вам, господин писатель, не верю и никогда не поверю. И не потому я не верю, что вы плохой какой-нибудь или себе на уме, — упаси бог! Просто не понимаю я вас. Не понимаю я, что вам нравится, а что не нравится, чего хотите, а чего не хотите… Чужой вы, Феликс Александрович. Будете вы в нашей маленькой компании как заноза в живом теле, и лучше для всех нас, если вас не будет. Совсем. Извините великодушно, если кого задел. Намерения такого не было.
КУРДЮКОВ (прочувствованно): Спасибо, ротмистр! Никогда этого не забуду!
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Господа! Голоса разделились поровну. Решающий голос оказался за мной…
Он со значением смотрит на Феликса, и на лице его вдруг появляется выражение изумления и озабоченности.
Феликс больше не похож на человека, загнанного в ловушку. Он сидит вольно, несколько развалясь, закинув руки за спинку своего кресла. Лицо его спокойно и отрешенно, он явно не слышит и не слушает, он даже улыбается углом рта.
Наступившая тишина возвращает его к действительности. Он как бы спохватывается и принимается шарить рукой по бумагам на столе, находит сигареты, сует одну в рот, а зажигалки нет, и он смотрит на Клетчатого.
ФЕЛИКС: Ротмистр, отдайте зажигалку! Давайте, давайте, я видел! Что за манеры? (Ротмистр возвращает зажигалку.) И перестаньте мусорить на пол! Вот пепельница, пользуйтесь!
Все смотрят на него настороженно.
ФЕЛИКС: Господа динозавры, я тут несколько отвлекся и, кажется, что-то пропустил… Но знаете, что я обнаружил? У нас тут с вами, славу богу, не трагедия, а комедия! Комедия, господа! Забавно, правда?
Все молчат.
КУРДЮКОВ (неуверенно): Комедия ему…
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Я хотел бы поговорить с соискателем наедине.
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: И я тоже…
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Куда у вас здесь можно пройти, Феликс Александрович?
ФЕЛИКС: Что за тайны? А впрочем, пойдемте в спальню.
В спальне Феликс садится на тахту, Иван Давыдович устраивается на стуле.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Итак, насколько я понял по вашему поведению, вы сделали выбор.
ФЕЛИКС: Какой выбор? Смерть или бессмертие? Слушайте, бессмертие, может быть, и неплохая штука, не знаю… Но в такой компании… В такой компании только покойников обмывать!
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Ах, Феликс Александрович, как вы меня беспокоите! Но смерть еще хуже! Да, конечно, по-своему вы правы. Когда обыкновенный серенький человек волею судьбы обретает бессмертие, он с неизбежностью превращается через два три-века в черт те что. Сторона характера, превалировавшая в начале его жизни, становится со временем единственной. Так появляется наша Наталья Петровна — маркитанточка из рейтарского обоза. Ныне в ней, кроме маркитантки, уже ничего не осталось, и надо быть, простите, Феликс Александрович, таким вот непритязательным самцом, как вы, чтобы увидеть в ней женщину…
ФЕЛИКС: Ну знаете!.. Ваш Павел Павлович не лучше!
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Нисколько не лучше! Я знаю, с чего он начинал, он очень древний человек, но сейчас это просто гигантский вкусовой пупырышек…
ФЕЛИКС: Недурно сказано!
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Благодарю вас… У меня вообще впечатление, Феликс Александрович, что из всей нашей компании я вызываю у вас наименьшее отвращение. Угадал?
Феликс неопределенно пожимает плечами.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Благодарю еще раз. Именно поэтому я и решил потолковать с вами без свидетелей. Чтобы не маячили рядом совсем уж омерзительные рожи. Не стану притворяться: я холодный, равнодушный и жестокий человек. Иначе и быть не может. Мне пять сотен лет! За такое время волей-неволей освобождаешься от самых разнообразных химер: любовь, дружба, честь. Мы все такие. Но в отличие от моих коллег по бессмертию я имею идею. Для меня существует в этом мире нечто такое, что нельзя ни сожрать, ни засунуть под зад, чтобы стало еще мягче. За свою жизнь я сделал сто семь открытий и изобретений! Я выделил фосфор на пятьдесят лет раньше Брандта, я открыл хроматографию на двадцать лет раньше цвета, я разработал периодическую систему примерно в те же годы, что и Дмитрий Иванович… По понятным причинам я вынужден сохранять все это в тайне, иначе мое имя гремело бы в истории — гремело бы слишком, и это опасно. Всю жизнь я занимался тем, что нынче назвали бы синтезированием эликсира. Я хочу, чтобы его было вдосталь. Нет-нет, не из гуманных соображений! Меня не интересуют судьбы человечества. У меня свои резоны. Простейший из них: мне надо сидеть в подполье и шарахаться от каждого жандарма. Мне надоело опережать время в своих открытиях. Мне надоело быть номером ноль! Я хочу быть номером один. Но мне не на кого опереться. Есть только четыре человека в мире, которым я мог бы довериться. Но они абсолютно бесполезны для меня. А мне нужен помощник! Мне нужен интеллигентный собеседник, способный ценить красоту мысли, а не только красоту бабы или пирожка с капустой. Таким помощником можете стать вы. По сути, Курдюков оказал мне услугу: он поставил вас передо мной. Я же вижу — вы человек идеи. Так подумайте: попадется ли вам идея, еще более достойная, чем моя!
