Марина Дяченко - Год Черной Лошади
— Отпустите, — сказала она и встала на ноги.
Ноги тряслись, подгибались, но держали. Он уставился на нее, как… За всю Эммину жизнь еще не было случая, чтобы на нее так смотрели. Это была адская смесь ужаса, мольбы, раскаяния и надежды. И еще — в этих глазах было что-то, напомнившее Эмме санаторного мальчика Данила. «Так ты… тетя?!»
— Скорость нечего превышать, — сказала Эмма сердито.
— Я не превышаль, — тихо возразил человек со свободным галстуком.
Он был высокий — Эммины глаза были на уровне его нагрудного кармашка.
— Да все со мной в порядке, — сказала Эмма уже не так сердито.
Высвободилась из его рук (в облачке хорошего одеколона) и, хромая, побрела к тротуару. У обочины собрались зеваки. На мостовой за «БМВ» выстроились машины — сигналили, требуя дать дорогу. Тот, кто сбил Эмму, потрусил к своей машине. Вскочил за руль, дал газ; вот мерзавец, подумала она отстраненно. «Я не превышаль..»
Теперь, спустя несколько минут после инцидента, пришел страх. Потемнело в глазах; Эмма стояла, вцепившись в ствол чахлой липы, пережидая головокружение. Ничего… Сейчас темнота разойдется, и она пойдет домой… Ничего… Куртка с меховым капюшоном смягчила удар головой… А колени — ерунда, заживут…
Ее крепко взяли под локоть. У стоящего рядом были широко распахнутые, наивные, очень голубые глаза. Сквозь темноту, сгустившуюся вокруг, Эмма ничего, кроме глаз, не видела, оттого ей казалось, что незнакомец напялил маску Зорро.
Его звали Михель, и он был сотрудник австрийского посольства, не очень высокопоставленный, хотя и не из последних. Он был так потрясен и убит случившимся, что в конце концов Эмме пришлось его утешать. Когда она в третий раз повторила, что не собирается жаловаться в посольство, обращаться в милицию, вообще давать делу ход — он воззрился на нее удивленно и обиженно:
— Я… не о том вольнуюсь. Я мог человека убить! Я тебя пораниль…
Эмма замолчала, озадаченная, а Михель добавил тихо:
— Я бы с ума сошель.
— Ну ничего, — сказала Эмма, лихорадочно пытаясь подобрать простые и в то же время не очень глупые слова.
— Ничего же не случилось… страшного.
— Ты так летела, — сказал Михель с суеверным ужасом.
— Я же легкая, — возразила Эмма. — Я летела не потому, что ты меня сильно ударил.
В машине у Михеля работала печка. Полчаса они сидели, успокаивая друг друга, а Михель пытался унять трясущиеся руки; наконец, машина двинулась — со скоростью раненой черепахи. Михель отвез Эмму домой. В квартиру она его не пустила. Застеснялась. Михель записал ее телефон и дал ей свою визитку. Михель попытался было дать ей денег «на лечение» — но она сделала вид, что не поняла, и он, сконфузившись, в свою очередь сделал вид, что просто протирает купюрой вспотевший лоб. Она совершенно простила его. Уж очень он был забавный.
* * *— Представь себе стеклянную банку в виде цилиндра… Представил?
— Ага.
— Теперь представь, что в этом цилиндре помещен шар… тоже стеклянный. Представил?
— Ага.
— А еще в этот цилиндр вписан конус… Что такое конус, знаешь?
— Да. Вроде колпака.
— Так вот — объемы этих красивых фигур соотносятся как три к двум к одному. Понял?
— М-м-м… Да.
— А теперь представь, как обрадовался человек, впервые совершивший это открытие. Как впервые радуется всякий, кто это постигает… Это гармония. Мир гармоничен, он гармонично устроен. Возможно, мир сотворен математиком, а может быть, мир сотворен с помощью песни… Понимаешь? Математика так прочно связана с музыкой, что даже песню «В лесу родилась елочка» можно описать с помощью формулы… Понимаешь?
— А вы верите в Бога?
— А ты?
— А я — не знаю…
Молчание.
— Кстати, Саша… Твои коленки уже зажили? Как ты себя чувствуешь?
— Коленки? Ну да, уже корочкой покрылись и не болят… Ой.
— Что?
— А… откуда вы знаете про мои коленки?
Новое молчание. Мгновенное.
— Ты же мне говорил, что упал, когда был гололед.
— Точно говорил?
— А откуда тогда я знаю?
Пауза.
— Я не знаю, откуда вы знаете. Потому что я вам все-таки не говорил.
Смешок в трубке:
— Ну ладно… Будем считать, что мне это приснилось.
* * *На другой день позвонил Михель. Эмма почти не сомневалась, что он позвонит, и даже обрадовалась, услышав в трубке его чуть подернутое акцентом приветствие. Она снова успокоила его — все в порядке, она себя чувствует хорошо, никакого сотрясения у нее нет и не было, ссадины заживают. Он помолчал — и предложил ей пойти в субботу в ресторан «Кортес».
Она отказалась автоматически. Она почти испугалась, потому что вежливость вежливостью, и человеческое внимание делает Михелю честь, но вот ресторан «Кортес» в рамки сочувствия никак не вписывается. А потом ей стало обидно, что ей тридцать пять, а в ресторане «Кортес» она не была и, наверное, уже никогда не будет… К счастью, Михель повторил свое приглашение снова.
* * *— …Вот вы говорите «красота, гармония»… А польза какая-то от этого есть?
— Конечно. Или тебе интересно, какая от красоты в этом мире польза?
— Нет… Вот, например… Вы говорите, что математика чуть ли не все на свете может… А вот что-нибудь такое, что всем людям полезно… Например, будущее предсказывать?
— А ты думаешь, что это всем людям полезно?
— Не знаю… Но математика может или нет?
— А что бы ты хотел узнать? Из будущего?
— Например, с каким счетом завтра наши с Германией сыграют.
— Продуют наши. Четыре-один.
— Да вы что! Не может быть!
— Ничего не поделаешь. Немцы сильнее. Чудес не бывает.
— Но с таким счетом — не может быть!
— Ну что ж, не может — так не может…
* * *— Ростислав Викторович!
— Привет, Саша.
— Признайтесь — вы просто угадали счет?
— Ну конечно. Просто угадал.
— А… как?
— Повезло мне, вот и угадал.
Молчание.
— Ростислав Викторович, а может, вы меня сейчас обманываете?
— Господи, да в чем же?
— Может, вы не угадали вовсе, а математически предсказали?
— Может, и предсказал.
— Нет, я так не играю… Так угадали или предсказали?
— Много будешь знать…
— Ростислав Викторович! А в лотерею можете? Числа угадать?
— В лотерею не буду. Азартные игры… Знаешь, сколько народу погорело, лотерейные билеты по науке заполняя?
— Я ничего не буду заполнять! Тут розыгрыш будет через полчаса, я уже ничего не успею… Ради научного эксперимента — скажите, какие числа выпадут, а?
