Нил Гейман - Американские боги. Король горной долины. Сыновья Ананси
— Зажигалка есть?
Она протягивает ему спичечный коробок. Он чиркает спичкой, поджигает фитиль: огонек дрожит, потом выравнивается, и от этого безликая статуэтка рядом с подсвечником как будто оживает: сплошь бедра и груди.
— Деньги положи у статуэтки.
— Полтинник.
— Ага, — говорит она. — Иди сюда, люби меня.
Он расстегивает джинсы и стягивает оливковую футболку. Смуглыми пальчиками она массирует его белые плечи; потом переворачивает его на спину и начинает ласкать руками, пальцами, языком.
Ему кажется, что лампа в углу погасла, и теперь свет исходит только от ярко разгоревшейся свечи.
— Как тебя зовут? — спрашивает он.
— Билкис,[5] — она поднимает голову, — через «кью».
— Через что?
— Да бог с ним.
Дыхание у него становится прерывистым.
— Дай вставлю, — говорит он. — Давно пора тебе вставить.
— Да, милый, — отвечает она. — Конечно. Но пока ты будешь брать меня — можно попросить тебя об одной услуге?
— Слушай, ты, — в нем вдруг всплескивает раздражение, — это ведь я плачу тебе деньги, так, кажется?
Одним плавным движением она садится на него верхом и шепчет:
— Да, милый, конечно, я знаю, ты платишь мне деньги, но по тому, как дело складывается, это я должна тебе платить, мне так повезло…
Он поджимает губы: она должна понять, что все эти блядские штучки на него не действуют, с ним этот номер не пройдет; ведь кто она такая, если разобраться: уличная давалка, а он, можно сказать, без пяти минут продюсер, и вытянуть из него под настроение лишнюю десятку еще никому не удавалось, — но она не просит денег. А вместо этого шепчет:
— Милый, пока ты будешь брать меня, пока ты будешь насаживать меня на этот толстый твердый кол — пожалуйста, боготвори меня.
— Чего?
Она раскачивает бедрами, подаваясь то взад, то вперед: налитая головка его члена трется о влажные губы вульвы.
— Называй меня богиней, ладно? Молись мне, хорошо? Почти меня своим телом!
Он улыбается. И только-то? У каждого свои тараканы — особенно под конец рабочего дня.
— Ладно, — соглашается он.
Она запускает руку себе между ног и вводит член.
— Хорошо тебе, а, богиня? — спрашивает он, и у него перехватывает дыхание.
— Поклоняйся мне, милый, — говорит ему Билкис, уличная шлюха.
— Да, — говорит он. — Я боготворю твои груди, и волосы твои, и пизду твою. Я поклоняюсь твоим бедрам, и глазам, и губам, алым, как вишни…
— Да… — мурлычет она и ударяет бедрами в такт.
— Я поклоняюсь соскам твоим, из коих течет млеко жизни. Поцелуй твой слаще меда, и прикосновение твое обжигает, как пламя, и я боготворю его. — Слова он произносит все ритмичнее, и они постепенно тоже попадают в такт слитному движению тел. — Дай мне страсть твою на восходе солнца, и на закате дай мне облегчение и благословение твое. Пусть иду я сквозь тьму без ущерба и страха, и пусть приду к тебе снова, чтобы спать с тобой рядом и любить тебя. Боготворю тебя всем, что только есть во мне, и в душе моей, всем тем, чем был я и в мечтах моих и в… — он осекается, окончательно задохнувшись. — Что ты делаешь? Какое удивительное чувство. Какое удивительное…
Он пытается посмотреть вниз, туда, где соединяются их тела, но ее указательный палец упирается ему в подбородок и откидывает голову назад, так что он видит только ее лицо и еще — потолок.
— Говори, милый, говори, — шепчет она. — Не останавливайся. Тебе хорошо?
— Я вообще никогда в жизни ничего подобного не испытывал! — тут же откликается он, и голос у него совершенно восторженный. — Глаза твои — звезды, горящие во — т-твою мать — во тверди небесной, губы твои — что волны, окатывающие песок, и я боготворю их… — Он уходит в нее все глубже и глубже: его продергивает электрическим спазмом, будто эрекция распространилась на всю нижнюю половину его тела, и та вздыбилась, налилась, исполнилась благодати.
— Одели меня даром твоим, — шепчет он, не ведая уже, что говорит, — истинным даром твоим, и сделай меня вечно… вечно… молю тебя… умоляю…
И тут наслаждение достигает пика и перерастает в оргазм, и душа его срывается в пропасть; все его тело, вся сущность изливаются до пустоты, до последней капли, пока он вонзается в нее все глубже и глубже…
С закрытыми глазами, содрогаясь всем телом, он повисает в этой роскошной пустоте; потом чувствует толчок, и ему начинает казаться, будто он висит уже головой вниз, хотя удовольствие не ослабевает.
Он открывает глаза.
С трудом обретая способность логично и связно мыслить, сперва он вспоминает о родах и пытается понять, без страха, с пронзительной посткоитальной ясностью, не спит ли он, не грезит ли наяву.
А видит он вот что.
Он ушел в нее уже по пояс, и пока он смотрит на нее, не веря своим глазам, она кладет ему обе руки на плечи и тихо толкает к себе.
И он скользит еще глубже.
— Что такое ты со мной делаешь? — спрашивает он, или ему только кажется, что он спрашивает у нее об этом вслух.
— Ты сам это делаешь, милый, — шепчет она.
Он чувствует, как плотно сомкнулись губы ее вульвы у него под мышками, и у лопаток на спине, как они сдавливают и обволакивают его. Он прикидывает, как это должно выглядеть со стороны — если бы кто-нибудь сейчас взглянул на них со стороны. Он удивлен: ему совершенно не страшно. И тут до него доходит.
— Я приношу тебе тело свое, — шепчет он, и она заталкивает его в себя. По лицу его влажно скользят губы, и свет перед глазами меркнет.
Она раскидывается на кровати, как большая кошка, — и зевает.
— Да, милый, — говорит она. — Все так.
«Нокия» разражается высокой электронной модуляцией на тему «Оды к радости». Она берет телефон, нажимает клавишу и подносит трубку к уху.
Живот у нее плоский, половые губы — маленькие и плотно сомкнутые. На лбу и на верхней губе выступили крохотные капельки пота.
— Да-а? — мурлычет она. А потом: — Нет, дорогуша, его здесь нет. Он ушел.
Она отключает телефон перед тем как навзничь упасть на кровать в темно-красной комнате, потом еще раз потягивается, закрывает глаза и засыпает.
Глава вторая
На кладбище отвез ее
Большой кабриолет.
На кладбище отвез ее,
А обратно — нет.
— Я взял на себя смелость, — сказал мистер Среда, споласкивая руки в туалете бара «Крокодил», — и попросил, чтобы мой заказ принесли к твоему столику. В конце концов, нам с тобой столько всего нужно обсудить.
