Дмитрий Раскин - Судьба и другие аттракционы (сборник)
У него отняли его настоящую жизнь, отменили его судьбу по недоразумению?! Он получил не другой вариант судьбы вовсе. Его наделили судьбой, которой не могло быть. Но это судьба.
Его небывшее глубже, ярче, осмысленнее всего, что было, но его не-должно-было-быть! Управляющий в тот раз поторопился объявить его-Ветфельда победу здесь. Он передразнивает управляющего: «в пользу глубины». Если б его поражение было б хоть сколько в ее пользу…
Они здесь, в отеле, углубляют Реальность, лишь открывая ее пределы, провалы и тупики?.. Но ведь углубляют же — выворачивают ее в саму себя.
Он-Арбов, у него впереди еще сколько-то жизни. Проживет наверное достаточно долго. Что-то такое еще напишет, быть может, лучше, чем у него обычно получается. Быть может, найдет Лидию — потом, когда придет время. Всё оставит детям, кое-что бывшим женам. Что-то, быть может, поймет… насчет судьбы и истины, чего наверно не понял бы, не став постояльцем отеля. Но ведь не в этом же дело! А в чем? В чем тогда?! В чем?
41
Лидии хватись уж перед самым отъездом.
— Я вызвал ей такси, — пожал плечами управляющий. — А у нее отключен мобильник.
— Наверно, она, как обычно, забыла его включить, — успокаивал его и, кажется, уже и себя Арбов.
— Ключей от номера на доске нет, — сказал портье.
— Ну да, она часто уходит с ключами, — кивнул управляющий. — Я же просил ей напоминать, — выговорил он портье.
— Я позвоню ей в номер, — портье снял трубку, ждал долго. — Нет. Ее нет.
— Надеюсь, она успеет, — управляющий старался не раздражаться. — Если, конечно, заранее собрала вещи.
— Я, кажется, видел ее в толпе на набережной, — сказал Ветфельд.
— Ну да, прощается с городом, что же еще, — согласился управляющий.
— Но я не уверен, — добавил Ветфельд. — Не на все сто.
Арбов понял, что его прощание с Лидией будет скомкано, то есть они вообще не успеют.
— Портье доложил, что такси для пани Лидии уже у ворот.
— Черте что, — фыркнул управляющий.
Он, причастный к самим судьбам своих постояльцев, должен еще заниматься их опозданиями и чемоданами. Что же, — сказал управляющий, — давайте по нашему графику. У вас, мистер Ветфельд, есть еще время, а вам, пан Арбов, уже пора.
Этими нарочитыми «мистер» и «пан» управляющий подчеркивал, что всё — чудеса, аттракционы закончились, теперь повседневность.
— Я еще не прощаюсь, — кивнул Арбов Ветфельду и стал подниматься на второй этаж.
В коридоре остановился у комнаты Лидии, сам не зная зачем, постучал, понимая прекрасно, что не могла она просочиться в отель незамеченной, не через окно же, в конце концов. Постучал еще раз, нажал ладонью на дверь, нагнулся к замочной скважине, но ничего не увидел. Он не сразу понял.
Ключ торчал в двери изнутри!
Он закричал, начал ломиться в дверь, ломать ее, дверь не поддавалась.
На крик прибежали все. Высадили дверь, влетели в комнату. На кровати Лидия, в одежде, на спине, с закрытыми глазами. Рядом упаковка снотворного. Арбов схватил упаковку, она была пуста. Управляющий искал пульс на запястье у Лидии. Портье приложил два пальца к ее шее, но и так всё было ясно.
На прикроватной тумбочке почти пустой графин — лишь на донышке осталась вода — и вдвое сложенный лист бумаги, крупным почерком Лидии наискось: «Арбову».
У себя в номере Арбов развернул листок:
«Так получилось, что всё это время я оказывалась права. И когда боролась с Добром, и когда отказалась от борьбы. Когда выясняла правду о Ветфельде. Когда открыла ее ему. И когда раскаялась в том, что сделала с Ветфельдом.
Права, несмотря на всё низкое, злое, искреннее, истовое во мне. Кажется, этого я и добивалась от жизни: быть правой, олицетворять правоту и так далее. Я устала от правоты.
Я убила что-то в себе. Хотя, как ты знаешь, не так и много было чего там убивать.
Говоря сколько-нибудь литературным языком, „я не справилась со своими демонами“. Да и демоны такие мелкие у меня, перед людьми даже стыдно. (Видишь, пытаюсь что-то такое напоследок, знаю прекрасно, что ты не примешь за мужество, за самообладание… А мне и не надо ни твоей похвалы, ни самого мужества.) Ты скажешь: я же не спровоцировала катастрофы, никого не погубила: ни из людей, ни из инопланетян. Я сама говорила это себе сотню раз. Так что я знаю.
Мне даже кажется: если б и спровоцировала, если б и погубила — как-то всё же смогла жить с этим.
И Добро не попалось в мою ловушку. (Я преувеличила здесь свою роль, правда?) Просто само надорвалось.
То, что мы узнали здесь о самих себе, вообще о Реальности — ты скажешь, что и с этим всё-таки можно жить. Я, пожалуй что, соглашусь с тобой — можно. Но я устала.
Мне бы покоя. Лучше пусть он будет абсолютным.
P. S. Понимаю, что этот мой (чуть было не написала „поступок“)… то, что я сделаю сейчас, уже делаю — я уже приняла пять таблеток (оказалось, это не страшно), причинит новые страдания любящему нас инопланетному разуму, но мне его почему-то не жаль.
P.S. P.S. Пока таблетки не начали действовать.
Пусть у тебя всё будет хорошо, Сёма. Может быть, хоть тебе удастся когда-нибудь то, ради чего и стоило пройти через всё это здесь».
К Арбову постучали.
— Приехала полиция, — просунул голову в комнату портье. — Мы все должны дать показания.
— Да-да, конечно, сейчас спущусь.
Голова исчезла. Арбов сложил листок, вложил его в книжку, подумав немного, решил сразу убрать книжку в свою дорожную сумку. Вышел, запер комнату.
42
— Всегда такое чувство, когда они уезжают, — говорит портье.
Они с управляющим опять в своих креслах-качалках, с бокалами и в халатах.
— А когда умирают? — не сдержался управляющий.
— Вот так вот, — вздохнул портье. — Но все ее тесты ничего такого не предвещали. Извини, что я сейчас об этом.
— Люблю, когда отель пустует, — сказал управляющий. — Или когда это просто отель.
— Ты думаешь, на этот раз он будет долго простаивать?
Управляющий промолчал.
— А я вот давно уже думаю, — продолжил портье, — почему он вообще любит нас? Это его сущность такая — любить? Кто же против… Но он оказался сложнее собственной сущности. — Этот внезапный пафос вышедшего из своей роли.
— Именно поэтому он и любит, даже когда его сущность не выдерживает, а любовь терпит крах. — Как бы самому себе сказал управляющий.
— Можно спросить тебя? — тот, кто еще утром назывался портье, был серьезен.
— Попробуй.
— Зачем тебе всё это? Ну не ради же твоего противоестественного долголетия — зная тебя, я уверен, не из-за него. И не для того, чтобы понять нечто такое о человеке, бытии, жизни-смерти. Сейчас уже не ради. Всё, что мог, ты уже понял, а до чего не дотянулся за два с лишним века, за сколько-то там метаморфоз инопланетного разума — вряд ли уже дотянешься.
