Айзек Азимов - Миры Айзека Азимова. Книга 11
— Да.
— Но это не сама планета?
— Нет, определенно нет. Он отрицал это.
— Но он один.
— Да, мне кажется, что он один. Беда в том, дядя Сивер, что мы с ним общаемся с помощью телепатии, какой ее представляют люди. Я не читаю ни мыслей, ни снов. Просто сразу приходят какие-то впечатления — ну словно глядишь на картинку, которая состоит из крошечных кусочков света и тени.
— Значит, тебе кажется, что он живой.
— Да.
— И разумный.
— Очень.
— И не знает техники. Мы не обнаружили на планете ничего рукотворного. Это живое невидимо, таится, мыслит, ничего другого не делает, только рассуждает. Так?
Марлена помолчала.
— Я еще не вполне уверена, но, похоже, вы правы.
— И тут появляемся мы. Как ты считаешь, когда он обнаружил наше появление?
Марлена качнула головой.
— Не знаю.
— Наверное, золотко, он обнаружил тебя еще на Роторе. Значит, вторжение чуждого разума он мог заметить, уже когда мы приближались к системе Немезиды. Как по-твоему?
— Нет, дядя Сивер. Мне кажется, он не догадывался о нас, пока мы не высадились на Эритро. Это привлекло его внимание — вот он и обнаружил Ротор.
— Возможно, ты права. Значит, потом он принялся экспериментировать с чужими умами — на Эритро такого еще не водилось. Впервые он встретил другой разум кроме своего. Сколько же ему лет, Марлена, как по-твоему?
— Не знаю, но мне кажется, что он живет уже очень долго… Быть может, столько, сколько сама планета.
— Возможно. И значит, сколько бы лет ему ни было, он впервые обнаружил рядом с собой столько интеллектов, не похожих на себя самого. Так, Марлена?
— Да.
— Значит, он принялся экспериментировать с чужими умами, а поскольку ничего не знал об их строении — повредил их. Вот и причина эритрийской лихоманки.
— Да, — с внезапной живостью откликнулась Марлена. — Правда, о лихоманке он ничего не сказал, но мне показалось, что причинами ее и были его первоначальные эксперименты.
— А когда он заметил, к чему привела его деятельность, то прекратил ее.
— Да, поэтому сейчас эритрийская лихоманка уже не наблюдается.
— Отсюда следует, что разум этот благожелательно настроен к людям, обладает этическими критериями, похожими на наши, и не желает вредить другим разумам.
— Да! — восторженно воскликнула Марлена. — В этом уж я уверена.
— Но что он представляет из себя? Это дух? Нечто нематериальное? Находящееся за пределами чувств?
— Не могу сказать, дядя Сивер, — вздохнула Марлена.
— Хорошо, — продолжал Генарр, — давай повторим, что он тебе говорил. Останови меня, если я ошибусь. Значит, он сообщил, что интеллект его обладает протяженностью, что разум его прост в каждой точке и сложен лишь в общем и что он не хрупок. Так?
— Так.
— Но единственными живыми созданиями, обнаруженными людьми на Эритро, являются прокариоты, крошечные клетки, подобные бактериям. Возможно ли, чтобы отдельные крохотные клетки сложились в единый организм величиной с целый мир? Такой интеллект поистине можно назвать протяженным, простым в каждой точке и сложным в их единении. И он не будет хрупким, ведь если уничтожить даже большие его части, весь общемировой организм не претерпит никаких изменений.
Марлена взглянула на Генарра.
— Значит, я разговаривала с микробами?
— Я еще не уверен, Марлена. Пока это только гипотеза, но она прекрасно со всем согласуется, все объясняет — лучшей я не могу придумать. Кстати, Марлена, если выбрать любую из сотни миллиардов клеток твоего мозга — она окажется такой же маленькой. Дело в том, что ты — целый организм, а твой мозг — отдельная колония клеток. Так велика ли разница между тобой и другим организмом, клетки мозга которого рассеяны… с помощью каких-нибудь радиоволн?
— Ну, не знаю, — задумчиво пробормотала Марлена.
— Давай обдумаем еще один важный вопрос. Что ему от тебя нужно?
Марлена удивилась.
— Дядя Сивер, он же может разговаривать со мной, передавать мне свои мысли.
— Ты хочешь сказать, что ему нужен собеседник? И значит, как только мы, люди, здесь оказались, он почувствовал свое одиночество?
— Не знаю.
— И ничего не можешь предположить?
— Нет.
— Он же мог погубить всех нас, — вслух размышлял Генарр. — Он же способен сделать это, если мы наскучим ему или чем-нибудь раздосадуем.
— Нет, дядя Сивер!
— Но меня-то он приголубил — едва я попытался помешать тебе общаться с мозгом планеты. И не одного: так было и с Д'Обиссон, твоей матерью и часовым.
— Да, но ведь от этого не осталось никаких последствий — он просто не позволил вам помешать мне.
— И все это затем, чтобы ты выходила на поверхность планеты, чтобы было с кем поговорить… Не слишком основательные причины.
— Быть может, истинных причин мы просто не в силах понять, — сказала Марлена. — Быть может, его разум настолько отличается от нашего, что мы просто не поймем объяснений.
— Но если он может с тобой говорить, значит, не слишком отличается. Он ведь воспринимает твои мысли и передает тебе собственные. Так вы общаетесь?
— Да.
— И он понимает тебя настолько, что говорит голосом Ауринела и принимает его облик — чтобы доставить тебе удовольствие.
Нагнув голову, Марлена изучала пол перед собою.
Генарр мягко сказал:
— Значит, если он понимает тебя, то и мы способны понять его, ну а раз так — следует выяснить, чего он от тебя хочет? Это очень важно — кто может знать, что он там замыслил? И кроме тебя, этого никто не сумеет сделать.
Марлена поежилась.
— Я не знаю, как этого добиться, дядя Сивер.
— Делай все, как и прежде. Разум этот дружески настроен к тебе, возможно, он сам и даст необходимые объяснения.
Подняв голову, Марлена внимательно посмотрела на Генарра и проговорила:
— Дядя Сивер, вы испуганы.
— Конечно. Ведь мы имеем дело с разумом, возможности которого намного превосходят наши собственные. Он же способен — если мы не устроим его, — непринужденно разделаться со всеми нами.
— Я не об этом, дядя Сивер. Вы боитесь за меня.
Генарр помедлил.
— Ты до сих пор полагаешь, Марлена, что на поверхности Эритро тебе ничего не грозит? И что с этим разумом не опасно общаться?
Марлена вскочила и возмущенно заговорила:
— Конечно. Риска нет никакого. Он не станет вредить мне.
В ее голосе слышалась уверенность, но у Генарра оборвалось сердце. Неважно, что она говорит — ведь ум ее уже изменен воздействием интеллекта планеты. Можно ли теперь доверять ей? — раздумывал Генарр.
