Георгий Гуревич - На прозрачной планете
Он был так испуган, что Грибову стало жаль его. Неприятно видеть человеческую слабость.
— Публикуйте от своего имени, — сказал он, морщась. — В конце концов это рядовое предсказание, мы делаем такие еженедельно. Только пусть в сообщении будет упомянуто, что вы сотрудничали с советским специалистом.
Вечером Грибов писал Тасе:
«У нас и на Западе разный взгляд на работу. Труд для нас радость, цель жизни; для них — вынужденное зло. И потому мы обгоняем их всюду, где надо работать на совесть, не считая времени, не экономя сил… в науке в особенности…»
Впрочем, Грибов не дописал это письмо. Ему очень хотелось спать, а пароход на Мохо–Айленд уходил рано утром.
ГЛАВА 3
ДЕСЯТЬ МЕСЯЦЕВ ДО КАТАСТРОФЫ!
АМЕРИКАНСКАЯ НАУКА — НА СТРАЖЕ!
Как любезно сообщил нам начальник калифорнийского бюро прогнозов Гемфри Йилд, в начале декабря сего года произойдет землетрясение, которое охватит почти всю территорию нашего штата. Такого же мнения придерживается наш гость, советский специалист А. Грибов. Возможны небольшие разрушения, в особенности на склонах Береговых гор и в районе залива Сан–Франциско. О дне и часе толчка будет объявлено своевременно. Наблюдения продолжаются.
Из калифорнийских газет за февраль 19… года
Современные геологи считают, что наша планета похожа на слоеный пирог.
В середине начинка, она называется ядром. В ядре невероятно сжатое, особо плотное вещество. Вещество это тверже стали и вместе с тем жидкое, как бы жидкое. Раньше предполагалось, что ядро состоит из железа и никеля, как метеориты. Потом возникла и другая гипотеза: ядро состоит из обычных пород, но из–за давления кристаллы там раздавлены, возможно даже атомы повреждены, с их оболочек содраны электроны.
На глубине две тысячи девятьсот километров начинка кончается. Выше находится тесто, промежуточная оболочка, иначе называемая «мантией». Мантия тоже раскалена, как и ядро, тоже сдавлена, но меньше и уже не жидка, а тверда, как бы тверда, вместе с тем текуча, податлива и пластична. А на самом верху на этом тесте находится корочка. Так она и называется — земная кора.
Толщина коры невелика: под материками километров тридцать–сорок, под горными массивами до семидесяти, под океанами — всего три–десять километров. По сравнению с диаметром земного шара десятки километров ничто. Даже корой неудобно называть, скорее кожица, яблочная кожура, бумажная обертка. Но вся жизнь человечества связана только с этой «оберткой». На коре мы живем, ездим, плаваем, в коре добываем ископаемые.
В середине XX века в погоне за нефтью инженеры начали сооружать все более глубокие скважины. Пять, шесть, семь, восемь километров; рекорды ставились чуть ли не каждый год. Но под океаном есть места, где толщина коры не более трех–четырех километров. Нельзя ли пробурить там скважину, проколоть кору насквозь, добраться до верхней границы мантии — до так называемого слоя Мохоровичича?
Такое предложение возникло в Америке, и названо оно было Мохо–проект.
Но получилось, как в свое время с проектом спутника «Авангард». Проект был, название было, а в космос первыми проникли советские спутники и советские люди. И в глубины Земли пробились советские бурильщики, заложившие серию сверхглубоких скважин в глубине материка и на островах. Только недавно, за год до приезда Грибова, американцам удалось побить рекорд, пройти скважину глубиной в десять миль (шестнадцать километров).
Рекордная скважина находилась в океане перед материком. Как и в проекте Мохо, она сооружалась с понтонного острова, как раз в тех местах, где земная кора была всего тоньше; там можно было не только достать мантию, но и углубиться в нее на несколько километров. Грибов надеялся, что именно здесь легче всего раскрыть геологическую тайну Калифорнии. Приехав в Америку, он сразу же хотел посетить Мохо–Айленд. Но, должно быть, ледяные островки недоверия еще держались от времен «холодной войны», Грибову сказали: «не сейчас», «через две недели», «через неделю»… И только после предсказания, смущенный и благодарный Йилд принес Грибову пропуск.
— Вы удачно попали, — сказал он. — На острове сейчас Патрик Мэтью, главный инженер. Мэт — душа дела, никто не расскажет вам лучше него.
Ни самолеты, ни вертолеты не летали на маленький понтонный островок. Грибову пришлось плыть на грузовом катере. Старое закопченное суденышко низко кланялось каждой волне, терпеливо принимало душ и стряхивало соленые плевки моря, лезло, скрипя и содрогаясь, на гребень, секунду–другую балансировало и тут же срывалось вниз, угодливо кланяясь следующей волне. Грибов с грустью вспоминал трансокеанский самолет. Как он спокойно рокотал, неприметно глотая километры: три секунды — километр, раз–два–три — и километр. Так приятно было смотреть свысока на покорный океан, чувствовать себя царем природы. Увы, здесь, на катере, Грибов ощущал себя не царем, а игрушкой природы, мышкой в ее когтистых лапах.
Он мучился полдня — восемь часов. Столько же понадобилось на прыжок через океан — из Советского Союза в Сан–Франциско. Наконец из–под горизонта выплыла радиомачта, ажурная вышка, объемистые баки, длинные крыши складов… и катер причалил к крашенному суриком, обросшему скользкими водорослями железному берегу.
— Где мне найти мистера Мэтью? — спросил Грибов, ступив на гулкую сушу.
— Мэта? Мэт сейчас пошел в контору. Вон туда, в красный домик.
Все знали Мэтью в лицо. «Я только что видел его», «Туда пройдите», — отвечали прохожие. А у дверей красного домика какой–то верзила, плохо выбритый, в запачканном глиной комбинезоне, сказал Грибову:
— Мэт только что вышел на склад. Я предупрежу вас, когда он вернется. Посидите в приемной у телевизора.
И Грибов просидел полчаса, и час, и два, успел посмотреть фильм о сыщиках, рекламу зубной пасты и рекламу вертолетов, а Мэтью все не являлся. Грибов с раздражением посматривал на часы. Два часа! Хоть бы работу захватил.
В шесть вечера, когда клерки покидали контору, тот же верзила, проходя мимо, кинул Грибову:
— Завтра с утра будет помощник по рекламе. Обычно он разговаривает с газетчиками.
— Мне не нужен помощник по рекламе, — сказал Грибов. — Я не газетчик. Я геолог из России.
И вдруг собеседник Грибова преобразился. На его лице появилась широчайшая улыбка. Он вытер замасленные руки ветошью, протянул Грибову могучую ладонь.
— А я думал, ты газетчик, — объявил он громогласно. — Тут они вились, как мухи над падалью, работать не давали. И каждому подавай приключения, сенсацию. Лишнего шума много было, неделового. Дескать, соревнуемся с русскими. У них рекорды в космосе — у нас рекорды глубины. Ну и туман, всякие словеса, ругань вместо честного спора. А я бы хотел посоревноваться по–честному. Ты бурить не собираешься? А зачем сюда приехал?
