Виталий Владимиров - Колония
Здесь-то меня оперировал знаменитый хирург, чей палец удостоился чести попасть в анналы местных миллионеров и крупных деятелей. А дома... Мне слишком хорошо знакома социалистическая медицина по противотуберкулезному диспансеру в Москве и санаторию в Калужской области. И по моргу где лежала моя Наташа.
И все-таки за четыре года всеми клеточками своего тела я ощутил, что тропики - это не жара и не влажность, тропики - ползучая, как подземный пожар, эрозия.
Страшнее физического обветшания - эрозия души. Мы стареем не потому, что идут годы, а когда теряем надежду. Когда жизнь вдребезги разбивает наши иллюзии.
Оглядываясь на самого себя, я понял, что за четыре года, проведенные в совколонии, верить в вечные идеалы стало неизмеримо труднее. Из-за другой истины, которую в полной мере можешь осознать только перейдя рубеж совдепии. Есть такое понятие в международной торговле - режим наибольшего благоприятствования.
Для советского человека пребывание за рубежом - режим наибольшего благоприятствования. При условии торговли собой. Заграницей же к тому же отчетливо осознаешь, что торгуешь не только собой, что торгуют тобой.
Помню, как ходил в составе партийно-правительственной делегации по дому с мраморными унитазами и интерьерами с роскошной мебелью. Дом подыскивался для советского бизнес-центра.
Владельцы дома закатили прием, каких я не видывал за всю свою заграничную жизнь. За столами с золотыми подсвечниками сидели, пили и ели советские бизнесмены. Купцы. Я знал, что они приехали не продавать, а покупать. Не на свои. За свои их купили владельцы дома. И не верилось, что перестройка, что перемены на многострадальной Руси когда-нибудь приведут к лучшему пока кто-то будет продавать не свое, а наше. И масштабы этого сейла, этой распродажи на государственном уровне - не чета ухищрениям мелких совслужащих.
Такой вот итог.
Уезжаем. Возвращаемся.
Самой тяжелой оказалась коробка последняя. Хотя и не верилось, что такая будет наконец-то. В эту коробку, оставленную незапечатанной до последнего момента, складывались передачи от провожающих. Да и знакомые фирмачи, с кем довелось сотрудничать, тоже не забывали прислать кто бутылочку виски, кто письменный прибор, кто атташе-кейс.
Мистер Джордж подарил часы. Циферблат вставлен в металлическую пластину, на которой вытравлен рисунок: на золотом фоне восходящего солнца, раскинувшего серебряные лучи, несется колесница с богом Кришной и другом его Арджуной, который туго натянул тетиву своего лука - берегись враг, свет Истины под надежной защитой!
И Ганеш, наш верный Ганеш, принес букетик цветов, восточные сладости и слоненка из сандалового дерева. И расплакался.
Ричи устроил прощальный ужин в расписанном драконами китайском ресторане, подарил Алене нитку жемчуга, а мне ручку с золотым пером и роскошный альбом Сальватора Дали.
Уезжаем.
Прощайте, храмы, высеченные в скалах, дворцы в ажурной каменной резьбе, английские клубы с полями для гольфа, пяти-звездные отели и прокаженные на перекрестках, прощайте террористы и жара, тропические ливни и распродажи, доллары и кроши, прощай, двухэтажная вилла, охраняемая солдатами, прощай, верный Ганеш, прощай компаунд - "точка" СОВЕТСКОЙ КОЛОНИИ, прощай, мистер Джордж - наш ангел-хранитель, прощай, Ричи, может быть, увидимся в другой жизни. Она будет обязательно другая. Советская.
Возвращаемся.
Здравствуй, Россия, здравствуй, Москва, возвращаемся. К могиле отца. В двухкомнатную квартиру, в которой обосновались Аленина дочь, зять и внук, - в нашу коммуналку. Здравствуй, метро и троллейбус, битком набитые соотечественниками, примите нас не укорачивающиеся хвосты Системы очереди в пустые магазины, прими нас самый большой в мире компаунд, занимающий шестую часть суши, - Союз Советских Социалистических Республик.
Дети твои вернулись.
Глава сорок пятая
Я просыпаюсь, встаю, умываюсь, завтракаю и еду на работу.
В метро я стою, прижатый к стеклянной двери вагона, на которой глаза в глаза в темном тоннеле летит мое отражение.
Я смотрю в свои глаза и думаю о себе.
- С тех пор, как ты переступил порог противотуберкулезного диспансера, прошло тридцать лет. Большой срок, не правда ли?
- Правда. Но дело не в сроке. Дело в том, как ты прожил эти тридцать лет и к чему пришел...
Я смотрю на свое отражение и не вижу его. К чему я пришел? Каждый приходит сам к своему итогу. Но не каждый готов к испытаниям, когда на корабль судьбы налетит ветер перемен.
Ветер перемен, как северный ветер с юга.
В детстве дорога моей жизни казалась мне легкой - есть те, кто мне близок и дорог, есть те, кому я близок и дорог. Спасибо матери с отцом за рождественский подарок уютного детства, благодаря им я пережил голод эвакуации и тяготы послевоенных лет, под их крылом прошел, как по ступенькам, из класса в класс и полнокровно ощутил жеребячью радость студенческих лет, влюбился в кино и Тамару - что еще надо человеку, у которого есть любимое дело и любимая?
Но пришла беда и подул северный ветер с юга. Разве я помнил когда-нибудь о своем здоровье? Болит голова - принял таблетку, пройдет. Голоден - съел пирожное, сыт. Кольнуло - отлежался, прошло.
Не прошло.
Ничто не проходит просто так. Все оставляет свой след.
Здоровьем светится тело, и желаньем наполнена жизнь, и стихи любви просятся на бумагу. Голоден, измотан физически, и горечь бессилия, и бессвязность мыслей, и усталая серость безразличия в душе к родным, к любимому делу, к себе.
На больничной койке я понял, что близок момент, когда останешься один на один с небытием и ощутил холод смертного одиночества. Кто отвел беду?
Подхватили меня, как на лету падающего ребенка, мама и отец. Подставили свои плечи, стали опорой друзья из киностудии, товарищи по работе, мои сопалатники по несчастью, одарили лаской своей и Надя из подмосковного города невест и Наташа.
Ветер перемен охладил наши отношения с Тамарой, разнес нас в разные стороны. Не пришла она ко мне, не стала моя беда ее бедой. Любовь умирает, если нет солнечного тепла соучастия.
Что родится от мести за сиюминутную обиду? И кто?
Но он родился. Он не знал зачем и при каких обстоятельствах и каким ветром перемен он вытолкнут на этот свет. Главное, что он есть... Сын.
Так к чему ты пришел? Отвечай.
Я в ответе перед моими родителями, царствие им небесное, я в ответе перед моим сыном за его безотцовское детство и юность, я в ответе перед всеми, кто был со мной в трудные мину ты моей жизни.
Безумие - царь и воля его творилась, когда умерла Наташа... Незаживающая рана... Не уберег... Не мог уберечь...
Я смотрю на свое отражение и вижу вереницу туберкулезных сопалатников, которых уложил на больничные койки и в гробы северный ветер с юга. Титов, прогулявший свою жизнь, Егор Болотников со своей тягой в пространство, Аркадий Комлев, герой Севера, Леха Шатаев, проведший свои лучшие годы в тюрьме, прораб Сажин, желающий всех уложить в прокрустово ложе своих убеждений, и Гальнштейн, не желающий этого, Степан Груздев, которому помог выжить Сенека, доктор Зацепина, которая помогла выжить многим, в том числе и мне.
