Павел Амнуэль - Дорога на Элинор
А Варя сумела. Сразу, не раздумывая, бросилась в глубину, даже на секунду не остановившись на берегу, чтобы сначала заглянуть в темную муть, в ту себя, какой она станет.
Варе легче, — возразил голос Олега, — и Терехов ощутил в сознании и его мысли, и мысли Жанны, сидевшей сейчас на своей кухне в компании с Лидией Марковной и слушавшей бесконечный, как серпантин, рассказ соседки о ее умершем муже, и Ресовцев тоже проявил себя, тихонько хмыкнув.
Варе легче, — сказал Олег, — только она человек в том существе, частью которого является. Ей не с кем конфликтовать, ни у кого не нужно отнимать часть его «я», а может, и жизнь. Она лишь принимает и не должна ничего отдавать, верно?
Верно, — согласился Ресовцев, а Жанна не стала принимать участия в разговоре, ей это было не интересно, она ждала, когда уйдет Лида и можно будет расстелить чистую простыню, пойти в ванну и подготовиться к приходу мужчины, который, хотя и являлся, вроде бы, частью ее самой, но все же был другим, и это оказалось прекрасно до невозможности, до одури, до потери себя. Жанне так хотелось потерять себя и найти в любимом — не в том смысле, который имел в виду ее Эдик, а в самом житейском, какой придают нормальные люди простому слову «любовь».
Жанна любила Терехова, ждала его, почему ты не идешь? — спросила она.
— Успокойся, — сказал вместо Терехова Ресовцев, — ты тоже никак не возьмешь в толк, что твоя индивидуальность не позволяет нам всем стать, наконец, единым целым.
Для чего я писал «Элинор», в конце-то концов?
Я иду, — сказал Терехов своей Дженни, Ресовцева отодвинул в сторону, Олега попросил не смотреть, а заняться своим делом, есть же у него в конце концов, другие дела, например, не раскрытая до сих пор кража в третьем подъезде.
Я иду, — говорил Терехов и знал, что Жанна слышала его, а сам старался на нее не смотреть, хотел сюрприза, неожиданности и потому не впускал в сознание того, что возникало из ниоткуда и было, возможно, порождением его фантазии. Вот Дженни наполняет ванну горячей водой, пробует пальцами — хорошо, — сбрасывает халатик, расстегивает лифчик (слишком тугой, — думает она мимолетно, — неужели у меня в последнее время увеличилась грудь?) и кладет на зеленый пластиковый табурет, стягивает трусики и привычно бросает взгляд в зеркало…
Господи, порывисто вздохнул Терехов, как же ты хороша, извини, родная, я не хотел подглядывать, ну что ты, Володенька, это же я, и это ты, и ты знаешь, какой я испытала вдруг восторг, когда почувствовала, что ты видишь моими глазами ту меня, какой я всегда хотела себе казаться, ведь в зеркале я не реальную себя вижу, а ту, что мне так нравится и какой я, скорее всего, никогда не буду.
Я вижу твою фантазию? — поразился Терехов.
Не фантазию, а скорректированную сознанием реальность, — ворчливо поправил Ресовцев и был немедленно изгнан возмущенной сдвоенной мыслью.
Жанна погрузилась в ванну до шеи, руки ее лежали на поверхности воды, тепло проникало в каждую клеточку тела, успокаивало, позволяло закрыть глаза и ждать…
Я иду, — сказал Терехов и обнаружил, что, пока велся этот внутренний диалог, пальцы машинально набирали на клавиатуре текст, который лишь сейчас, когда он решил выключить компьютер, возник перед его взглядом:
«Он стал собой, он на пороге,
Он был, он есть, он будет быть.
Он лишь в начале той дороги,
Которой нет…»
У строки не оказалось окончания. Для правильности, завершенности нужна была рифма, четыре слога — два коротких слова или одно длинное. Какое? Плыть? Жить? Скрыть?..
С другой стороны, это не стихотворение, он никогда не писал стихов, даже в юности, почему ему пришли в голову рифмованные строчки? Скорее всего, точку нужно поставить там, где строка обрывается, не искать несуществующее окончание, а попытаться уловить смысл уже написанного текста.
Терехов зафиксировал файл и выключил компьютер. Нужно было идти, а над смыслом их общей жизни он успеет подумать. Может, по дороге, может потом, вместе с Жанной, когда они будут лежать под одеялом, прижавшись друг к другу, и слышать, как над диваном тихо щелкают часы.
«в начале той дороги, которой нет»
Какое может быть начало у не существующей дороги? И если дороги нет, как по ней идти?
Потому у нас ничего и не получается, что мы собираемся идти по дороге, которой нет на самом деле? — подумал он. И еще: наша мысль линейна, направлена в пространстве и времени, а там, где мы существуем, как целое, мысль не возникает, не развивается и не исчезает, она просто есть, а понятие «там» отсутствует, и пока я в своем человеческом теле своим человеческим мозгом пытаюсь понять себя — вечного, нездешнего, реального, придуманного, бессильного в этом мире и всемогущего в том, — пока я пытаюсь это понять и принять, я не могу быть собой, потому что мозг мой к принятию таких идей не приспособлен.
И что же делать?
Как Ресовцев — покончить с этим телом, чтобы жить?
Но ведь и Эдик на самом деле не живет, потому что здесь остались мы: я, Жанна, Олег, без которых он лишь одинокий палец на чьей-то ладони.
Ресовцев не может вернуться, а мы боимся, не хотим, не можем расстаться с земными телами.
Если я живу на Земле, значит, это и было моим природным предопределением. И Жанна не просто так родилась на этой планете, и Олег, и встретились мы на одном пятачке не случайно.
Для чего?
Зачем клеткам организма понимать свое назначение? Нужно ли им, разбросанным по жизненно важным органам, стремиться быть вместе, желать встреч, понимания друг друга и общего целого? Нужно ли это организму, клетками которого мы являемся?
Почему? — подумал Терехов. — Почему я решил, что мы всего лишь клетки — такие, как кожный эпителий на моей ладони, вдруг осознавший себя, понявший, что ноготь на большом пальце ох как красив, и влюбившийся в него, и пожелавший быть с ним вместе?..
А мне это нужно — чтобы кожный эпителий и ноготь?..
Я совсем запутался.
Глава тридцать вторая
— Ее вторые сутки нигде нет, — сокрушенно сказала Белла Константиновна. — Как ушла вчера с работы — так с концами. Домой не возвращалась, у Юлика не появлялась тоже, он рвет и мечет, думает, дурачок, что Варька с кем-то спуталась… Глупости, он Варю совершенно не знает! С ней случилось что-то страшное…
— А что милиция? — перебил Терехов.
— А что милиция, — Белла Константиновна продолжила, будто не прерывала начатой фразы, — в милиции сказали, что будут искать, но не сегодня, нужно, чтобы прошло трое суток, и чтобы родственники за эти дни подумали, куда она могла уехать, потому что по всем больницам звонили, и даже по этим… язык не поворачивается сказать…
