Брайан Д'Амато - Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса
«Тонто» — крутилось у меня в голове. Господи Иисусе. Что за фигню я написал тогда? Что сделал Тонто? Вероятно, что-то плохое. Может, я был болен и бредил. Или хотел сказать: «Розабель, поверь: в конечном счете это Тонто сделал». А если я и есть Тонто? Меня так не называли с десятилетнего возраста, впрочем, это было оскорбительное обращение, а не прозвище, не кличка. Наверное, смысл я вкладывал такой: «Дружи с белым человеком, Тонто сделал это»? Опять же tonto по-испански означает «дурак». Что сделал дурак? Что, что, что?
Дорога перешла в главную улицу, тянущуюся с востока на запад. Ее украшали поперечные гирлянды тускловатых красных рождественских лампочек и цветной гофрированной бумаги, но большие фонари на перекрестках не горели, а поскольку обычно здесь такими вещами гордились, то я решил, что объявленное затемнение официально все еще не отменено. Словно Великобритания собиралась бросить всю мощь своих ВВС, какую обрушила на Фолкленды, на страну, жители которой и бумажных-то полотенец позволить себе не могли. Не льстите себе. По обе стороны дороги стояли вплотную друг к другу лавки из шлакобетона. Каждую выкрасили в свой цвет — бирюзовый, персиковый, лимонный или синий, словно яйца малиновки, — и нарисовали от руки на фасадах логотипы «Орандж краш», «Хупинья гасеоса де пинья» и «Сервеза галло».[452] В последнем доме сейчас было оборудовано льдохранилище, но прежде здесь находилась oficina del comisariato[453] «Юнайтед фрут», что-то вроде склада компании, и мне просто загорелось заглянуть туда. Очень в духе Б. Травена.[454] Mate et Pulpo.[455]
Малая родина — странное место. Трудно представить что-либо более незначительное и убогое, но каждый раз, возвращаясь, обнаруживаешь: оно стало еще плоше и беднее. Ах, это невероятное, сжимающееся прошлое! А ведь мое детство прошло не в этом городишке. Когда я был маленький, приехать сюда означало покинуть дом в жутком захолустье и посетить Манхэттен. Ay yi yi. Больница Пресвятого Сердца находилась всего в двух кварталах к югу. Ее можно разглядеть отсюда. Но я не сводил глаз с двухэтажного здания на другой стороне улицы. На розовой стене под карнизами, которые казались такими знакомыми, виднелось зеленоватое пятно плесени. Я вспомнил, что именно сюда поставили меня солдаты, когда нас выстраивали…
Ах, mierditas.[456] Тяжелые воспоминания.
Громилы из «Джи-2» (антитеррористического подразделения гватемальской армии) явились утром, чтобы устроить celebración,[457] как они это называли. Они приехали в старом военном американском грузовике и собрали все население, включая меня в моей длинной белой рубашке, заменяющей всю остальную одежду, и других ребятишек из больницы, которые худо-бедно могли ходить. Они выстроили нас по росту (до сих пор не понимаю зачем) и заставили стоять на солнце, пока их старший офицер произносил бессвязную двухчасовую речь о том, что городской т’оцальский совет (а еще и советы двух других городков) обманывали нас, что все они коммунисты на содержании у Кастро. Он сказал, что нам сильно повезло, поскольку у нас свободное предпринимательство, и мы, если не будем лениться, сможем многого добиться, что страна теперь будет другой, не такой, как при Гарсии, что разные правительства всегда держали обещание обходиться с индейцами по справедливости, а тех, кого арестовали, предадут надлежащему суду. Громкоговорители снова и снова играли «Счастливую Гватемалу». Всего шестьдесят восемь раз. После каждых двух-трех раз солдафоны заставляли нас приносить присягу на верность на манер американской, а потом запускали пластинку снова, que tus aras no profane jamás el verdugo,[458] и так далее, и так далее, и так далее. После чего речь продолжалась. Наконец нам зачитали список переселяемых. В него входили все жители из моего городка — одного из четырех, сожженных ими на этой неделе за предоставление убежища «кубинцам», а кубинцами они называли любого, кого подозревали в малейшем сочувствии повстанцам. Гимн запустили еще раз, проиграли несколько записанных речей, и все это продолжалось и продолжалось, пока солдатам не наскучил celebración. Они стали затевать драки, а потом бить горожан. Большинство из трех тысяч индейцев и метисов на площади стояли смирно, но не из пассивного сопротивления, а потому что знали: побеги они — их могут застрелить. Сестра Елена (я снова представил ее широкое лицо с поразительной четкостью — и поры кожи, и темный налет волосков на верхней губе) с другими монахинями сумели увести нас, детишек, в больницу. Я помаленьку начал смекать, что произошло, и превратился в маленький дрожащий комок страха. Где мои родители, что с ними случилось?
Так что я, в отличие от других ребятишек, не видел, как горел мой дом, как насиловали моих сестер и мать, как допрашивали и убивали моего отца. Я сперва даже вообразить себе такого не мог, лишь спустя некоторое время начал догадываться. Моя мама никогда ничего не боялась. В те дни я твердо знал это. А теперь перед моим мысленным взором возникает ее лицо с глазами, полными ужаса, в волосах кровь, а перед ней — канистра с бензином, и я уверен, так оно и было. Todo por mi culpa, todo…
— Más despacio, vos, — сказал мне на ухо Отзынь. «Давай-ка сбавим немного шаг».
Он не хотел, чтобы мы выглядели слишком уж целеустремленными.
Мы добрались до площади. Похоже, что человек пятьсот вышли из домов, чтобы участвовать в procession. Стайка ребятишек в матросках церковно-приходской школы с гарнитурами Bluetooth в ушах и заколками а-ля Хэлло Китти[459] — типичная территория колонизации «Кока-Колы» — толклась возле футболистов в синих спортивных костюмах, а они расхаживали с важным видом, все молодые, под хмельком, задиристые. Мы миновали ряд автоматов и киосков, торгующих roscos и buñuelos.[460] Я купил Марене пакетик empanadas de achiote[461] и взял два себе. На раскладном столике под пластиковым навесом четыре солдата играли в домино. Они подняли на нас глаза. Прыщеватые ребята, явно новобранцы. Их старые замасленные L85A1[462] стояли рядом пирамидкой. Щелканье костяшек вызвало у меня в памяти образ из детства: отец и дядья сидят за маленьким столиком, передвигая таинственные меченые зубчики, а меня клонит в сон. Вдалеке маячили несколько гринго: немецкие туристы, как я понял, а рядом троица миссионеров-евангелистов. Я не обнаружил ни одного наблюдателя от АР, что, в общем-то, вполне естественно…
Опа. Виноват. Откуда ни возьмись, на нас выскочила свора мормонов. Я боялся, что они могут узнать Лизуарте, но все обошлось. Впрочем, они, возможно, приехали не из белизовского Стейка. Целая армия этих huevos шляется по Латинской Америке в поисках слабовольных, которых отсеивают из стада для дальнейшего интеллектицида.
