Эдгар Пенгборн - Дэви
Девушка осторожно сняла рапиру, но грубые штаны стянула столь же стремительно, как и рубашку. Да еще пинком отшвырнула прочь. Она стояла рядом со мной, серьезная и задумчиво-милая, гордая своей смуглостью и стройностью, ничего от меня не скрывающая. Видя, что я чересчур ошеломлен и зачарован настолько, что и пальцем не могу шевельнуть, она дотронулась до голубоватой татуировки на своем предплечье и сказала:
— Это не волнует тебя, правда, Дэви? Аристократия, привилегированный класс… Все это ничего не значит среди Еретиков.
— Это не волнует меня, — пролепетал я с трудом. — Ничто не будет волновать меня, если я смогу быть с тобой до конца своих дней.
Я помню, что Ники положила свою золотистую руку мне на грудь и легонько толкнула, глядя на пруд и улыбнувшись в первый раз с тех пор, как разделась.
— Он достаточно глубокий? — спросила она меня. — Здесь можно нырять?
25
Шесть лет назад я дописал этот последний эпизод и отложил ручку, чтобы зевнуть и с удовольствием потянуться, вспоминая пруд и тихое утро, и любовь, которой мы предавались на нагретой солнцем траве. Я предполагал, что через пару дней продолжу книгу и, возможно, допишу еще несколько глав, несмотря на ощущение, что я уже закончил основную часть истории, которую намеревался рассказать. Я думал, что продолжу, живя одновременно здесь, на Неонархее, и в нашей воображаемой гостинице на невидимой стороне вечности или там, где бы предпочли ее видеть вы — кем бы вы ни были, — со множеством событий, произошедших в более позднее время.
В особенности я хотел рассказать о двух годах, которые мы с Ники провели в Олд-Сити до того, что случилось с нами на Фестивале Дураков. Это другая книга. Я думаю, что попробую написать ее, после того как «Утренняя Звезда» снова уйдет в плавание, и я уйду вместе с нею, но, возможно, я и не смогу этого сделать. Я не знаю. Мне тридцать пять, следовательно, я уже не тот человек, который написал вам те двадцать четыре главы, когда Ники была от меня на расстоянии сноски и поцелуя. Я оставлю то, что написал, позади, вместе с Дионом, когда отплыву.
Годы в Олд-Сити после Фестиваля Дураков, работа с Дионом в головокружительной, захватывающей, наполовину отталкивающей атмосфере высокой политики, атмосфере законов, советов и попыток реформ, атмосфере войны против горстки воров, которую мы выиграли, и войны против орды фарисеев, которую мы проиграли — все это, разумеется, другая книга, и у меня есть подозрение, что Дион сможет написать ее сам, защищаясь от возможных сносок[33] при помощи исполненной достоинства скрытности. Если я попытаюсь сделать это, мне не хватит терпения.
Я отложил ручку в тот вечер, шесть лет назад, и через несколько минут услышал, что меня зовет Ники. Ее голос вытащил меня из глубокой задумчивости: думаю, я вернулся ко времени смерти моего отца и банально раздумывал о том, как горе превращается в философию, если у вас есть силы дождаться этого. Просто потому, что так должно быть…
Как мне кажется сейчас, смерть моего отца действительно была частью истории, которую я был обязан написать. Я думал сначала, что эта история завершилась, когда тигр ворвался в деревню, и я узнал, кем приходится мне Сэм. Но потом понял, что все закончилось со смертью Сэма Лумиса, одиночки по профессии. Ибо это был, несомненно, тот случай, когда тема этой книги… А впрочем, черт возьми, почему я должен забивать себе голову размышлениями о том, что принадлежит, а что не принадлежит к этой истории? Ведь было такое множество историй, что я никогда не мог быть уверенным, о чем я рассказывал, и это вовсе не так важно, как я думал, докучая вам и вашей тетушке Кассандре множественностью времен. Может, и неплохо взглянуть на загадку, великолепие и мрак нашей жизни и смерти с пером в руках, но попытайтесь сделать это сами — и вы обнаружите больше историй, чем вам казалось, и найдете радость, трагедию, грязь, величие, экстаз, скуку, смех, ярость и слезы, так замысловато зависящие друг от друга, переплетенные, точно совокупляющиеся змеи или ветви ползучего винограда… Просто не беспокойтесь о противоположностях и равновесиях, ухватитесь за одну ветку, и тогда вы прикоснетесь сразу ко всем…
Я услышал, как Ники зовет меня. У нее начались схватки. Было то же время, что и сейчас — только сейчас 20 мая 338-ого года — в том же самом доме, который отлично выстоял эти шесть лет, было то же кресло и тот же письменный стол, и тот же вид на тихий пляж. Но, поскольку прошло шесть этих долгих лет, все стало другим — даже плоть моих пальцев, держащих другую ручку. И свет кажется тем же, яркий поток, и бледный песок и несколько высоких белых облачков, плывущих на восток, куда через несколько дней возьмет курс старая «Утренняя Звезда».
Схватки начались на месяц раньше срока. Само по себе это не слишком встревожило нас в первые часы. Тед Марш и Адна-Ли Джейсон, лучше всех знакомые с медициной Былых Времен, делали все, что возможно. Те знания Былых Времен, которыми мы обладали, были ужасно неполными. Лекарств и оборудования у нас не было — они недостижимы, как Полночная Звезда. Поэтому диагнозы по большей части являются лишь предположениями, существенная хирургия немыслима, а наше умение — зачастую просто насмешка.
Ники боролась с болью восемнадцать часов и наконец разрешилась существом с огромной головой, которое прожило лишь час или два, заливаясь пронзительным бессмысленным криком, но кровотечение было не остановить. Мут весил двенадцать фунтов, а она… В нашей квартире в Олд-Сити я, бывало, ради смеха нес ее на руках целых два лестничных пролета и в конце подъема едва ли выбивался из дыхания. Кровотечение было не остановить. Несмотря на все наши ухищрения, она увидела мута и все поняла, так что не могла даже умереть с утешительной иллюзией. В мире, который Былые Времена оставили нам, такие вещи случаются достаточно часто. И случатся еще не раз…
Вскоре я отплываю на «Утренней Звезде» вместе с капитаном Барром и маленькой компанией — пятью женщинами и девятью другими мужчинами. Все мы были выбраны Дионом, потому что в каждом из нас кипит то, что он называет «сдерживаемым недовольством». Все, естественно, было добровольно, а меня он и вовсе не выбирал, лишь спросил:
— Ты хочешь уехать, Дэви?
Я сказал, что хочу, и он поцеловал меня в лоб в духе старинной нуинской знати, чего я много лет за ним не замечал, но больше мы о плавании не говорили и, наверное, так и не заговорим до того дня, который выберет Барр.
Мне тридцать пять, а Диону пятьдесят. Мы прошли вместе две войны. Мы пытались вытянуть великое государство на шаг или два вперед от тупого невежества нашей эры. Мы вместе переплыли великое море и нашли остров Неонархей. Мы любили одну женщину… «Сдерживаемое недовольство» — что ж, я думаю, это определение предназначалось мне не меньше, чем остальным. Это комплимент, но с неизбежной тенью осуждения: капитан Барр, я и еще четырнадцать человек, подходящих по темпераменту и обстоятельствам на роль исследователей и не подходящих больше ни для чего другого.
