Фрэнк Перетти - Пророк
Мама поднялась из-за стола и поманила Карла пальцем. Он принялся было упираться:
– Да ну, перестань...
– Это ты перестань.
– Бабушка, я не хочу разговаривать с ним.
– Меня не волнует, будешь ты с ним разговаривать или нет, но меня волнует беспорядок, который ты устроил. Так что пойдем.
Карл последовал за ней. Он не сомневался в своей правоте, но все-таки последовал за ней через заднюю дверь и по дорожке в дедушкину мастерскую, быстро сообразив, как расстроила ее вся эта история.
– Священное Писание говорит: «Гневаясь, не согрешайте:
солнце да не зайдет во гневе вашем». Что ж, солнце зашло, но я еще бодрствую – и я уже устала, и неважно себя чувствую, и хочу отправиться ко сну, зная, что вы двое разберетесь с этим делом, вместо того чтобы шляться по окрестностям, словно два полоумных бродяги в индейской боевой раскраске.
– Бабушка, он просто снова начнет крутить все ту же заезженную пластинку!
Мама Баррет остановилась перед самой дверью мастерской и резко обернулась, чтобы взглянуть Карлу прямо в глаза.
– Нет, сегодня не начнет.
Она открыла дверь – тихо и плавно, словно отодвигая театральный занавес.
Карл переступил порог. Он молчал. Он мог только таращиться.
Там, в углу мастерской, стоял на коленях его отец Джон Баррет, отскребая краску от пола; медленно, размеренно он тер пол тряпкой, потом окунал тряпку в банку со скипидаром и снова тер. Он наверняка слышал скрип открываемой двери и знал, что они смотрят на него, – но не обернулся и не посмотрел на них.
– Вы оба тут постарались, – мягко сказала Мама, – так что оба и расхлебывайте кашу. – Карл собирался объяснить, почему это бесполезно, но она подняла руку и потрясла головой. – Нет-нет, я привела тебя туда, где желаю тебя видеть. Вы испортили мою собственность, и теперь здесь командую я. Приступай к работе.
Карл оценил взглядом масштаб своего художественного выражения.
– Но это займет всю ночь!
– О нет, гораздо больше времени. Но сегодня вы начнете. – И она стала в дверном проеме со скрещенными на груди руками, всем своим видом показывая, что у него нет выбора.
Карл повернулся, несколько мгновений боролся с внутренним протестом, потом смирился и пошел мимо циркулярной пилы и сверлильного станка, вдоль верстака с развешанными над ним инструментами – и наконец остановился прямо у отца за спиной. Он еще раз взглянул на Маму Баррет, но она только указала пальцем на верстак.
– Вон там, в третьем ящике ты найдешь еще тряпки.
– А как насчет... разбавителя для красок или чего-нибудь вроде этого?
– У твоего отца есть банка скипидара. Уверена, он с радостью поделится с тобой.
А затем она захлопнула дверь, вставляя их наедине.
Карл перевел взгляд на спину отца. Джон Баррет переоделся во все старое: потрепанные джинсы – вероятно, дедушкины, – старая сингя рубашка, уже забрызганная краской, и пара стоптанных рабочих башмаков. Он ни капельки не походил на телеведущего. И продолжал работать, не произнося ни слова.
Карл нашел другую тряпку и опустился на колени поодаль от отца. Он начал оттирать от пола длинную полосу желтой краски, но наконец понял, что без разбавителя не обойтись.
Карл украдкой взглянул на отца. Глаза у Джона Баррет влажно блестели, лицо раскраснелось. Он недавно плакал. А возможно, все еще продолжал плакать.
– Можно взять у тебя немного скипидара?
Отец протянул ему банку, и взгляды их на миг встретились.
Глаза Джона Баррета смотрели на Карла, действительно смотрели. Между ним и отцом сейчас не было ни телевизора, ни камеры, ни сценария, ни телесуфлера, ни заготовленных фраз. Карл смотрел отцу в глаза и не мог отвести взгляд, пока сам отец не опустил глаза в пол.
Тогда Карл спохватился, с усилием отвел взгляд в сторону и продолжал лишь украдкой посматривать на отца, наливая на тряпку скипидар. Что-то в лице Джона Баррета изменилось. Трудно было сказать, что именно, но... сейчас оно казалось мягче. Беззащитное. Теплое. Человеческое. Даже покрытое легкой испариной. Возможно, Карл уже видел это лицо раньше, однажды вечером в квартире отца, в тот раз, когда он сказал: «Я прямо как Папа». «Интересно, как сейчас звучит его голос?»
– Знаешь, – решился Карл, – ты не обязан помогать мне. Я один устроил этот кавардак.
– Я должен, Карл. – Голос звучал мягко, прерывисто. Джон Баррет взял обратно банку со скипидаром, намочил свою тряпку и продолжал тереть пол. – Я тоже устроил кавардак. Это наш общий кавардак. Мы потратили много лет на то, чтобы его устроить.
На это Карл ничего не мог возразить, поэтому просто продолжал скоблить пол. Желтая краска оттерлась довольно легко. Может быть, в конце концов, не такое уж это и непосильное задание.
Он увидел крохотную прозрачную каплю на полу, прямо под лицом отца. Потом другую.
– Эй... ты в порядке?
Отец отложил тряпку, сел на полу и вытащил из кармана другую тряпку чтобы вытереть глаза и нос.
– О... думаю, в порядке.
– Ты опять слышал голос Господа?
При этом вопросе слезы снова подступили к глазам Джона. Он не мог говорить; он мог только утвердительно кивнуть.
Карл несколько мгновений переваривал сообщение, потом сказал:
– Тогда передай мне скипидар.
Джон передал ему банку, и Карл вернулся к работе – на сей раз над синей полосой.
– Надо сначала оттереть всю масляную краску. Акварель легко отмоется водой с мылом, так что она может подождать до утра.
Джон сунул обратно в карман тряпку, заменявшую носовой платок, и тоже вернулся к работе.
– Это – масляная?
– Да. Все желтые, синие и черные краски – масло. О красной не беспокойся, она легко смоется.
Некоторое время они терли пол в молчании, потом Джон сказал:
– Все равно что съесть целого слона, верно?
– Ага, – согласился Карл, знакомый с этой поговоркой. – Надо откусывать понемножку.
Они закончили работу около часа ночи и на цыпочках прошли в дом, чтобы принять душ и отойти ко сну. Карл лег в старой комнате Джона, а Джон взял несколько одеял и заснул на кушетке в гостиной. Скоро – возможно, через несколько дней – он возвратится в свою квартиру, но пока он хотел остаться здесь, в этом доме, рядом со своей семьей.
В субботу утром Лесли Олбрайт проснулась почти безработной. Накануне Бен не принял ее заявление об уходе, но посоветовал ей хорошенько все обдумать в выходные. По всей видимости, он заметил, что она разъярена, оскорблена, вне себя, готова плеваться от злости и, вероятно, не в состоянии принять взвешенное и разумное решение, о котором впоследствии ей не придется жалеть.
И сейчас, сидя в своей маленькой квартирке за утренним кофе и встречая новый день, Лесли уже была в состоянии понять, что Бен поступил умно. Крепкий ночной сон и утро нового дня дают человеку возможность взглянуть на вещи с другой стороны. Вероятно, ее работа стоит того, чтобы сделать еще одну попытку, еще один заход. В конце концов, она сама выбрала эту профессию, она училась и готовилась для работы именно по этой специальности – и в конечном счете, если все принять во внимание, это все-таки достойная профессия. Кроме всего прочего, если она уволится сейчас, то уже никогда не сможет разыскать доктора Деннинга, достать оригинал заключения патологоанатома и сунуть его под нос Тине Льюис. Уже ради одного этого стоило остаться в новостях Шестого канала и вынести любые неприятности.
