Александр Тюрин - Сеть
Я и нынче, бывает, между фразами «дежурство принял» и «дежурство сдал» изготовляю всякую фигню за мелкую монету — сценарики для рекламных роликов или компьютерных игр. Но это лишь отголоски. Я вообще два года ничего полезного не делал, только самовыражался, хотел на полку районной библиотеки попасть между Гоголем и Герценом (моя фамилия Гвидонов), чтоб меня жадно читали даже в уборной. Сляпал роман и три повести, послал по экземпляру каждого магнус опуса в три разные редакции. Ну и меня в ответ послали. Кто уверял, что мое творчество не для толпы, лучше завести попугая и декламировать перед ним; кто посоветовал чаще открывать книги приличных писателей; кто — меньше списывать; а кто — больше упражняться в сексе. Как бы не так, жена все два года поиски не разделяла, и подъехать с рекомендованными упражнениями я к ней мог разве что во всенародные праздники. В остальное время ее половая жизнь подозревалась и была под вопросом, хоть приделывай к срамным органам потенциометр с самописцем. Впрочем, я быстро оставил надежду ее проконтролировать. Как-никак, первый разряд по кикбоксу у моей супружницы: только пальцем тронь, сразу на моей морде отзовется. Наконец догадался я, что из меня писака и семейный человек как из говна пуля, а фамилия моя годится лишь для заборных надписей.
В самый первый раз сочинительство жизнь мне разрушило на третьем году института. При расчете курсовой работы по всяким кривошипам и шатунам я серьезно уклонился в сторону и навычислял фуфла про гравитационные волны. Получилось у меня, что пока мы с каким-нибудь кривошипно-шатунным механизмом на одной волне, то сосуществуем вместе, а только на разных оказываемся, сразу друг для друга рассыпаемся. Вот такова была моя лебединая песня в сфере образования.
Но ничего, я свое «я» найду. И открою тогда собственное охранное бюро или там булочную или стану чистить южанам ботинки на вокзале. Главное, что смогу в любой момент встать, взять свои манатки и уйти в любом направлении. А пока что изволь двенадцать часов на стуле «отпахать», если это слово уместно. Можно, конечно, журнал, насыщенный девками, полистать или помозговать рекламный ролик, но разлитая по рубке грусть-тоска словно переваривает меня. Через мониторы набрасываю взгляд на вымоченные в желтом свете подходные дорожки, и глаза киснут. Ни одна сволочь не пробежится, затаилась она и, посмеиваясь золотящимся ртом, что-то планирует. Разве не заинтригует воров хоромина, напичканная оборудованием, как огурец семечками? Фирм с компаниями тут, что мусора. Разве им не понравится, что здание технопарка на этаком отшибе, на месте бывшей гатчинской овощебазы, и долгими вечерами-ночами здесь пусто, как в животе у жителя Бангладеш, в смысле — людей негусто… Вот сегодня, едва звездочки покатились по небу, поковыряться в науке лишь доктор Файнберг и его верная помощница Нина остались. И конечно, большие сомнения у меня, занимается ли эта парочка той самой эволюционной машиной или на повестке у них то, что в эволюции не нуждается. В норке, куда они затырились, в компьютерном центре, нам подсматривать видеокамерой нельзя — ученые стесняются, хотя все для их же блага. Впрочем, я при каждом обходе доктора с лаборанткой навещаю, не боясь показаться назойливым. И что интересно, раньше Файнберг с Ниной располагались на почтительной дистанции, а (теперь притянулись на расстояние вытянутого пальца, как Абеляр с Элоизой. Никого, правда, осуждать я не намерен, изогнув брови домиком. Нина — дама местами интересная. Рот — как косяк у ворот, ноги — что столбы на дороге, глаза — для бандитов тормоза, ягодицы — как две перелетные птицы, так, наверное, выразился бы автор «Песни Песней». Зачем же время убивать на скоротечные научные достижения? Однако хочу сказать в свою пользу, захожу к ним не только, чтоб со скуки роман их подсматривать, но заодно и поесть пищи для ума. Эволюционная машина доктора Файнберга — это в сущности программа такая — определяет, какие мутации зверью пригодятся, а от каких проку не будет. Заодно вычисляет, что за свойства у тварей от того прогресса могут объявиться. Меня пробрало лишь то, что запросто какие-то животные разживутся способностями гробить нашего брата, разумного примата, похлеще, чем у пулемета и танка. Правда, Файнберг утешает, дескать, расслабься, браток, эдакие пожиратели и истребители естественным путем прийти к нам не могут. Природа, по его мнению, подслеповата и занимается простым перебором вариантов. А вот Самуил Моисеевич, в отличие от природы, и чутьем, и матметодами выискивает самую Интригующую траекторию изменений. Он при мне на графическом экране малевал эти траектории. Вырисовывается в результате усилий что-то вроде цветика-семицветика, а потом такая мазня эволюционной машиной интегрируется в ряд жутких образов, самый последний начинает еще прыгать и выть, что, доложу вам, будет похлеще всякого мультфильма. Какая-нибудь харя с экрана тебе улыбнется, — считай, настроение на день испорчено. Хотя и не исключал док, что иногда природе кое-кто помогает поумнеть против обычного. Вот, например, до потопа царил такой серьезный неслучайный зверь, как змей, он же дракон, которому удалось набедокурить даже в райском саду. Само собой, что и наш общенародный предок тоже вырос под особым присмотром. А почему нет никакой культуры в море? Потому что там акулы, которые сами не слагают поэм и другим не дают. Но зато они — биологическое совершенство.
И с этой забавной чепуховиной носился Моисеич, не расчесав всклокоченной головы, в свое свободное время. Естественно, ничем другим он не занимался и в рабочие стуло-часы. Начало такой, с позволения сказать, деятельности было положено, когда из-за бугра прибыл консультант концерна «Ай-Би-Эм» доктор Шмуэль Файнберг. И за смехотворное для птицы такого полета денежное довольствие — «пернатый» наглядно смеялся, глядя на зарплату, — стал консультантом товарищества «Гаврилов и компания». Что товарищи отмечали при помощи интенсивного пьянства как неслыханную удачу. Потом уж выяснилось, если Шмулик и работал в «Ай-Би-Эм», то не больше трех дней. Явился одесский ховер Моисеича и проявил до поры темную кинопленку Файнберговой жизни. С десяток лет тому, раздувшийся от идей Самуил перебрался с мансарды дома номер три по Малой Арнаутской в академические круги Иерусалима, Кембриджа и Гарварда. Однако там «дичок» не прижился, лишь стал известен как тот, кто не имеет приличного образования и признанных работ, зато собирается быть на передовом рубеже науки и переключать лаборатории на изучение ведомых лишь ему эволюционных сюрпризов. Также не задержался Файнберг ни в одной из фирм, как человек, мало интересующийся производственными заданиями. В конце концов «там» он приобрел некоторую, увы, целиком отрицательную известность и, оставив жену у одного знакомого ученого, а дочку в израильских ВДВ, повернул назад. Через неделю он полностью засветился и на последнем месте работы. Однако бывший таежный охотник Гаврилов из упрямства — того самого, с которым подстерегал сохатого — оставил не признанного никем ученого у себя. Правда, попросил маячить в рабочее время перед другими сотрудниками как можно меньше. Естественно, что и область смешного — деньги — резко сузилась. Но судя по плавленым сыркам, которые поглощал вдумчивый Самуил Моисеевич, многого ему не требовалось. Наверное, Нина была среди тех редких личностей, на кого Файнберг производил впечатление «крупного спеца оттуда», с которым она рано или поздно отправится «туда». Такая наивность делала ей честь по нынешним ушлым временам. Может, отчасти ее гипнотизировали невоплощенные демоны Самуила Моисеевича.
