Ольга Кузнецова - Медленный солнечный ветер
Шел шестой день их путешествия на подпрыгивающем внедорожнике, как вдруг Димитрия поняла, что видит впереди пограничные ворота.
— Смотри, солдат, смотри! — закричала она, не помня себя от радости. Да, они сделали это! Они смогли. И пусть вначале эта затея казалась обреченной на провал, теперь даже Димитрия на мгновение поверила в то, что на этой бренной земле еще свершались чудеса.
Она откровенно улыбнулась, по-настоящему, впервые за много-много лет, а затем сделала глоток из бутылки из мутного стекла. Счастье ледяным потоком пошло по венам, согревая и давая новую надежду на будущее.
Они проехали еще метров сто, пока окончательно убедились, что это был не мираж.
Но Дарко по какой-то причине разделять счастье Димитрии не спешил.
— Димитрия, я…
— Не говори ничего — я знаю, что ты тоже сейчас с ума сойдешь от счастья, просто ты не умеешь выражать это словами.
— Димитрия, я совсем не то имел в виду.
Его серьезный тон заставил ее прекратить улыбаться. Девушка обеспокоенно повернулась к Дарко. В ожидании чего-то страшного ее сердце гулко забилось. Вот так всего за секунду ее счастье разрушилось на маленькие кусочки.
— Сейчас мы пересечем границу, а затем сядем на вертолет. Разные люди все время будут задавать вопросы — не отвечай на них. Ты можешь разговаривать только с докторами, но ни одна живая душа больше не должна будет знать, что ты там делаешь. Ты поняла?
— Но ты… — Димитрия сглотнула. — Ты же будешь рядом, верно, солдат?
— Боюсь, что нет, — с искренним сожалением произнес Дарко и склонил голову. — Мне больше нравится на земле.
К этому Димитрия была не готова.
Дарко не знал, что ему делать. Наклонившись к девушке, он легонько поцеловал ее в губы, но она не ответила. Димитрия сморгнула, и по ее щеке покатилась огромная алмазная слеза.
Глава восемнадцатая
Димитрия еще никогда в своей жизни не летала на вертолете. Да что уж там говорить, за время их путешествия она сбилась со счета, что она делала впервые. Она впервые выехала за пределы Боснии, впервые перед кем-то извинилась; она впервые пробовала самогон и побывала в Сибири… Ее впервые поцеловал мужчина, на поцелуй которого она так и не ответила. И впервые она почувствовала, что она действительно нуждается в ком-то. (Неважно, что ему она, может, была и не нужна.)
Он просто хотел ее поддержать, уговаривала она себя. По большей части Дарко был с ней любезен, он не залезал силком в ее личную жизнь или в ее прошлое. Он не требовал от нее ничего экстраординарного. И чем она отплатила ему?
Она добровольно сдала себя на опыты. Вот чем.
С их последнего разговора в машине они не обменялись больше ни словом. Молча дошли до границы, где пограничники с равнодушным взглядом обследовали Димитрию и проверили у нее наличие клейма. Эти пограничники, в отличие от тех, кто стоял на границе Боснии и Сербии, были словно роботы. Пока Дарко показывал одному из них — худощавому — свое удостоверение, на лице пограничника не дрогнул ни один мускул.
То же самое происходило, когда они час спустя добрались до вертолетной станции — на своих двоих, потому что машину пришлось оставить по ту сторону ворот. От нее и так было бы уже не слишком много пользы. Ядерная батарея, на которой она работала, вот-вот готова была разрядиться.
Димитрия не отвечала ни на единый вопрос Дарко, делая вид, что его и вовсе не существует.
"Он сдаст меня, словно игрушку, с которой уже вдоволь позабавиться. Ему все время было плевать".
Затем Дарко некоторое время разговаривал с начальником станции — приятным мужчиной "за сорок" с орлиным носом и гордыми черными глазами. Из разговора Димитрия только поняла, что мужчина был русским.
И хотя прежде Димитрия хотела поинтересоваться у Дарко, когда он успел выучить этот язык, теперь у нее не было на этот счет ни малейшего желания.
— Милая. — Услышав знакомое слово на сербском, Димитрия машинально обернулась. "Милой" ее назвал тот самый русский мужчина, но говорил он с сильным акцентом, так что Димитрии с трудом удалось распознать слово.
Девушка удивленно прищурилась, и начальник станции, поймав ее взгляд, приветливо ей улыбнулся. Димитрия на это никак не отреагировала и снова отвернулась, продолжив дожидаться окончания разговора.
Дальше разговор шел только на сербском, как будто специально для нее.
— Моей дочери было примерно сколько ей сейчас, когда эти мерзавцы ее забрали.
— Сожалею, полковник, но каждый кого-то потерял в этом противостоянии, — отозвался Дарко. Он не понимал, зачем начальник станции стал говорить на сербском, ведь он едва складывал слова в предложения.
— О нет, это было вовсе не противостояние. — Полковник криво ухмыльнулся. — Что такое противостояние? Это когда две или более стороны борются за что-то. Во время Третьей мировой каждый боролся за одно — источники питьевой воды. Да, кто-то был сильнее, а кто-то слабее, и ему, соответственно, доставалась меньшая доля от общего куша. Противостояние — это когда ты хоть как-то борешься за себя и за свой дом, защищаешь свою страну и свою семью. Разве эти мерзавцы дали нам право решать? Они просто пришли и уничтожили все, чего мы достигли за годы жизни.
— И тем не менее вы здесь, полковник.
— Вы тоже, молодой человек. Не думаю, что мы оказались в рядах собственных врагов, потому что очень сильно этого хотели, ведь так?
Дарко наклонил голову. Он не собирался обсуждать с человеком, которого видел всего три раза в жизни, мотивы, которые заставили его совершить то, что он совершил. Здесь не было ангелов — всем ангелам во время вторжения обрезали крылья, не спрашивая на то разрешения и тем самым превратив их в дьяволов.
— Удивительный случай, — как ни в чем не бывало продолжил бормотать начальник станции. — Просто поразительно, что вирус ее не затронул, если, конечно, то, что вы говорите, Дарко, соответствует истине.
Димитрии так и хотелось крикнуть: "Эй, я все еще здесь!", — но она сдерживала себя из последних сил главным образом потому, что ей не хотелось больше разговаривать с Дарко. Не сейчас. Она еще не готова была сломаться.
— Именно поэтому мы и проделали такой путь, — терпеливо объяснил мужчина, — но сейчас нам необходим вертолет, чтобы его завершить.
