Виталий Забирко - Все пули мимо
Рано радовался. Тут-то вся бодяга и началась. Мямлит чуть ли не каждый член комиссии, что, мол, с одной стороны, идея вроде бы стоит субсидирования, но в то же время, с другой стороны глядя, есть на данный момент задачи и поважней теоретической физики... Типа там строительства подводного тоннеля с Камчатки на Аляску, в пику французам да англичанам, тоннель под Ла-Маншем забабахавшим.
Не вынес такого соседушка мой сердобольный, рассвирепел аки зверь, с места вскочил, раскричался, ретроградами да маразматиками всех обозвал и вон выбежал, дверью хлопнув.
На том заседание и закончилось. Никто больше слова не брал, а все тихонечко, бочком-бочком, по одному, по два, на докладчика глаз не поднимая, из зала потянулись. Но и докладчик ни на кого не смотрит. Сидит на стуле, голову неприкаянно повесив и руки опустив, думу горькую в Думе думает.
Придётся тебе, милок, мозгами раскидываю, действительно в лесорубы податься. Авось на лесоповале деньгу на свои изыскания научные мало-мало насшибаешь...
Посидел-посидел мужик двухметровый, да делать нечего. Встал, начал со стен плакаты свои снимать, в трубку скручивать и в тубус совать. А как закончил, зал пустой оглядел, на меня взглядом наткнулся.
- А вы чего остались? - спрашивает равнодушно.
Глянул я вокруг - и правда, только мы вдвоём здесь и находимся. Вот, блин, как же так получилось? Чего я со всеми не слинял?
- Вопрос у меня к вам, - нахожусь мгновенно. - Что такое спины электронов?
- Чушь, - хмыкает детина двухметровая и вздыхает тяжко. - В студенческие годы у нас по поводу правила Хунда присказка такая была: как и на одной электронной орбитали, так и на одном унитазе не может одновременно находиться более двух человек с противоположными спинами...
Во! Вот это я понимаю! Это по-нашему... А докладчик тем временем тубус под мышку суёт, нахохливается, что собака побитая, и к выходу направляется.
Гляжу я на него, неприкаянного, на спину его "электронную", ссутуленную, и сердечко моё вдруг ёкает, и что-то вроде симпатии к нему возникает.
- И какую же вы сумму для своих исследований запрашивали? интересуюсь сочувственно.
- Сто миллионов, - бросает он походя, не оборачиваясь.
- Солидно... - кручу головой.
- Ах, нет, - останавливается он, оборачивается и кривится в улыбке жалкой, извиняющейся. - Я всё по-старому привык... Сто тысяч новыми.
И выражение лица у него такое совестливое, что у ребёнка двухметрового. Сразу видно, до седины в бороде дожил, а наивность детскую так и не утратил. Не было на него Бонзы, чтобы совесть ему дефлорировал.
- Это "деревянных"?! - изумляюсь. Всего-то... Во, мужик учудил! Надо же так ради сущих грошей унижаться!
Однако до него моё изумление с обратным знаком доходит.
- Понимаете, - оправдываться начинает, - меньше никак нельзя. Нас в группе четыре человека, налоги ещё, накладные расходы по институту... В месяц не больше трёхсот рублей новыми на зарплату выйдет.
Усмехаюсь я тогда, царственным жестом из кармана книжку чековую достаю (научил-таки "бухгалтер", как ею пользоваться) и выписываю сто тысяч зелёных.
- Бери, - чек протягиваю. - Извини, что в валюте. Другого не держим.
Бледнеет от неожиданности мужик, дрожь его крупная бить начинает. Никакой радости в глазах, только страх почему-то непонятный плещется.
- А... А как... как это... - заикается.
- А вот так! - встаю со стула и к двери непринуждённо дефилирую. Авось как "нобелевку" получать будешь, добрым словом меня помянешь.
...Ну и гад! Три дня я его по всем дорогам возле поместья глазами высматривал. Если бы в первый день повстречал - точно без лишних разговоров морду набил.
Наконец на четвёртый день (как раз из Думы возвращался) увидел-таки своего писаку. Бредёт по обочине походкой человека вольного, пустыми бутылками в авоське тарахтит. И по всему виду его сказать можно, что нет в мире человека счастливее. Я тебе покажу и в чём твоё счастье состоит, и где раки зимуют!
- Тормози! - кричу шофёру и из ещё не остановившегося лимузина к писаке, аки лев разъярённый, выпрыгиваю.
- Ба, Борис Макарович! - видит меня писака, руками, как для объятий дружеских, разводит, радушием светится. - Какими судьбами? Я ведь ещё продолжение не закончил...
Хватаю его за лацканы пиджака ветхого, морду небритую к своей рывком подношу.
- Ты что ж это, погань чернильная, обо мне пишешь?! - рычу плотоядно. - Пошто мою жизнь перевираешь?!
- Не понял... - искренне изумляется писака.
- Будто не знаешь, о чём я!
- И в мыслях нет, - заверяет он.
- Из каких-таких побуждений ты из меня мецената не в меру сердобольного сделал?! Да будет тебе известно, что это не докладчик теорию какую-то дерьмом собачьим обозвал, а я так его работу посреди доклада громогласно охарактеризовал и, дверью в сердцах хлопнув, в буфет коньяк пить почапал!
- Ну что вы, Борис Макарович, - лыбится писака хитро. - Как я мог такое написать? Мемуар-то потомки читать будут, что они о вас подумают? Флёр всё-таки какой-то радужный на дела ваши напустить надо.
- Гм... - остываю я резко, что металл раскалённый, в воду холодную опущенный. - Логично... Но всё равно, ты не очень там... приукрашай. Историческую правду блюди.
- Я, конечно, могу и переделать этот эпизод, - тянет писака блудливо, - но стоит ли? Тем более что в ближайшее время вы его прочитать не сможете.
- Это ещё почему? - бормочу недоверчиво, взглядом его сверля.
- А ждёт вас дорога дальняя. В Америку, в Штаты поедете.
Оглядываю его скептически с головы до ног. Тоже мне, прорицатель! В таких обносках, что и бомж на себя напялить постесняется, а туда же, под ореол славы вечной метит.
- Ладно, - цежу сквозь зубы сумрачно. - Хрен с тобой. Живи пока.
52
И таки прав писака оказался - не до его опуса мне в последнее время стало. Не зря, видать, говорят, что два переселения равны одному пожару. Вот такие "полпожара" и на усадьбе начались. Приехала Алиска, Пупсика привезла, а кроме него ещё половину челяди с "фазенды" с собой притащила. Мол, привыкла она к ним, да и не может, сердобольная, людей преданных на произвол судьбы безработными оставить. А те, естественно, шмотки свои, из скаредности совковской, за собой потащили. Добро бы одежду, а то комоды там, серванты и прочую рухлядь деревянную. Неделю где-то усадьба шумом, гамом да вознёй суетливой "великого переселения народов" полнилась, пока все не обустроились. Что толпа цыган на усадьбу нагрянула и погром здесь учинила. Эх, далеко нам в этом отношении до Запада...
К счастью, я все эти дни в Думе проводил, на усадьбу лишь на ночь нос показывал, потому Алиска на себя бремя забот хозяйских взвалила. У баб это в крови - гнёздышко своё вить и в порядке его содержать. Независимо от того, комнатушка ли это в коммуналке либо десяток гектаров усадьбы с подсобными постройками, прудом, полем для гольфа и прочей атрибутикой для мелких житейских радостей. Ну, в общем, всем тем, что каждый человек в личном владении иметь должен. Иначе - за что боролись, зачем августовскую контрреволюцию делали? Не простит нам народ, если у всех поголовно личного поля для гольфа не будет.
