Мэрион Брэдли - Король-олень (Туманы Авалона - 3)
Голос Гвидиона опустился до шепота, и Моргауза ощутила вдруг смутное беспокойство.
- И как, понял? Гвидион медленно кивнул.
- Он - воистину король... Даже я, хоть у меня и нет причин любить его, ощущал то обаяние и силу, что исходят от него. Ты даже представить себе не можешь, как его обожают.
- Странно, - заметила Моргейна. - Я никогда не замечала в нем ничего особенного.
- Нет, давай уж будем справедливы, - возразил Гвидион. - Не так уж много в этой стране людей - а может, второго такого и вовсе нет, - которые сумели бы объединить всех, как это сделал Артур! Римляне, валлийцы, корнуольцы, жители Западного края, восточные англы, бретонцы, Древний народ, жители Лотиана... матушка, во всем королевстве люди клянутся именем Артура! Даже саксы, сражавшиеся с Утером насмерть, теперь принесли присягу Артуру и признали его своим королем. Он - великий воин... нет, сам по себе он сражается не лучше любого другого. Ему далеко до Ланселета или даже Гарета. Но он - великий полководец. И еще, есть в нем что-то... что-то такое... - произнес Гвидион. - Его легко любить. И пока народ боготворит его, мне не исполнить своей задачи.
- Значит, - сказала Моргауза, - нужно сделать так, чтобы их любовь ослабела. Нужно опозорить его, лишить всеобщего доверия. Видит бог, он не лучше всех прочих. Он породил тебя от собственной сестры, и всем известно, что он играет не очень-то благородную роль в истории со своей королевой. В народе даже придумали особое имя для мужчины, который спокойно смотрит, как другой любезничает с его королевой, - и это не слишком-то лестное имя.
- Когда-нибудь на этом наверняка можно будет сыграть, - сказал Гвидион. - Но говорят, что в последнее время Ланселет держится подальше от двора и старается никогда не оставаться наедине с королевой, так что злословие более не касается ее. И все же рассказывали, что она рыдала, как дитя, и Ланселет тоже не удержался от слез, когда прощался с ней, прежде чем отправиться вместе с Артуром на бой с этим Луцием. Я никогда не видал, чтобы кто-то сражался так, как Ланселет. Он словно искал смерти, - но ни разу даже не был ранен, словно его охраняли чары. Я вот думаю... Он ведь сын верховной жрицы Авалона, - задумчиво пробормотал Гвидион. - Возможно, его и вправду охраняют какие-то сверхъестественные силы.
- Моргейна наверняка должна это знать, - сухо произнесла Моргауза. Но я бы не советовала спрашивать ее об этом.
- Я знаю, что Артура действительно хранит колдовство, - сказал Гвидион. - Он ведь носит священный Эскалибур, меч друидов, и магические ножны, защищающие его от потери крови. Как мне говорила Ниниана, без этого он бы просто истек кровью в Калидонском лесу, да и в других сражениях... Моргейне велено забрать у Артура этот меч - если только он не подтвердит своей клятвы верности Авалону. И я не сомневаюсь, что у моей матери хватит коварства на такое дело. Думаю, она ни перед чем не остановится. Пожалуй, из них двоих отец все-таки нравится мне больше, - кажется, он понимает, что не сотворил никакого зла, породив меня.
- Моргейна тоже это понимает, - отрезала Моргауза.
- Ох, надоела мне ваша Моргейна... даже Ниниана, и та подпала под ее обаяние, - так же резко отозвался Гвидион. - Матушка, ну хоть ты не принимайся защищать ее от меня.
"Вот такой же была и Вивиана, - подумала Моргауза. - Она могла очаровать и подчинить своей воле любого человека, будь то мужчина или женщина... Стоило ей повелеть, и Игрейна послушно вышла замуж за Горлойса, а потом соблазнила Утера... а я легла в постель с Лотом... Вот теперь и Ниниана будет делать то, чего пожелает Моргейна". Моргауза заподозрила, что ее приемный сын тоже отчасти обладает подобной силой. Внезапно ей вспомнилась Моргейна - и воспоминание оказалось неожиданно мучительным, Моргейна, какой она была в ту ночь, когда родила Гвидиона: голова поникла, волосы уложены, как у маленькой девочки... Моргейна, что была ей как дочь, - дочь, которую она так и не родила... И вот теперь Моргауза разрывалась между Моргейной и сыном Моргейны, что стал ей дороже родных сыновей.
- Неужели ты так сильно ненавидишь ее, Гвидион?
- Я не знаю, как я к ней отношусь, - Гвидион поднял голову, и на Моргаузу словно бы взглянули темные печальные глаза Ланселета. - Не противоречит ли обетам Авалона то, что я ненавижу мать, выносившую меня, и отца, который меня зачал? Хотелось бы мне, чтоб я вырос при дворе отца и стал его верным помощником, а не злейшим врагом...
Он опустил голову на руки и произнес:
- Я так устал, матушка... Я до тошноты устал от войны, и Артур тоже я это знаю... Он принес мир на нашу землю - от Корнуолла до Лотиана. Я не хочу считать этого великого короля и великого человека своим врагом. А ради Авалона я должен ниспровергнуть его, привести к смерти или бесчестию. Я куда охотнее любил бы его, как любят все. Я хотел бы смотреть на свою мать - нет, не на тебя, матушка, на леди Моргейну, - как на мать, выносившую меня, а не как на великую жрицу, которой я клялся безоговорочно подчиняться. Я хотел бы, чтобы она была для меня матерью, а не Богиней. Я хочу обнимать Ниниану просто потому, что люблю ее и что ее прекрасное лицо и милый голос напоминают мне тебя... Я так устал от богов и богинь... Я хотел бы быть просто твоим сыном, твоим и Лота... Я так устал от своей судьбы...
На миг юноша безмолвно застыл, спрятав лицо; плечи его вздрагивали. Моргауза нерешительно погладила его по голове. В конце концов, Гвидион поднял голову и горько усмехнулся, и Моргауза поняла, что ей лучше сделать вид, будто она не заметила этого момента слабости.
- А теперь я выпил бы еще кубок чего-нибудь покрепче, и на этот раз без воды и меда...
Ему тут же подали кубок, и Гвидион осушил его, даже не взглянув на кашу и лепешки, принесенные служанкой.
- Как это там говорилось в тех старых книгах Лота, по которым священник пытался обучить нас с Гаретом языку римлян, и порол при этом до крови? Какой-то древний римлянин - забыл его имя - сказал: "Не зови человека счастливым, пока он не умер". Итак, я должен принести своему отцу это величайшее счастье - и кто я такой, чтобы бунтовать против судьбы?
Он жестом велел, чтобы ему налили еще. Моргауза заколебалась; тогда Гвидион дотянулся до фляги, и сам наполнил кубок.
- Ты так напьешься, милый сын. Лучше сперва поужинай - ты ведь хотел есть.
- Значит, напьюсь, - с горечью отозвался Гвидион. - Ну и пусть. Я пью за бесчестие и смерть - Артура и мою!
Юноша снова осушил кубок и швырнул его в угол; тот глухо звякнул.
- Пусть будет так, как предназначено судьбой - Король-Олень будет править в своих лесах до дня, предначертанного Владычицей... Все звери рождаются, находят себе подобных, живут и в конце концов вновь предают свой дух в руки Владычицы...
