Джеймс Данливи - Рыжий
На улице поют. О маленький городок Вифлеем! А Мэри оставила мне тридцать шиллингов и полотенце.
Я должен встать с постели. Мак утверждает, что вечеринка меня развеселит. Сначала нужно немного помыться. Спустить штаны. О Господи, он преждевременно становится тонким. Волосы на лобке поседели. В Новом Свете, как я слышал, пользуются красками для волос и даже делают перманент. А некоторые, как утверждают, выпрямляют там волосы, но не стоит обращать внимание на подобные сплетни — чего не напишут ради сенсации. В окне напротив виднеются рождественские игрушки. Думаю, что и я пришпилю несколько таких штучек к занавеске и отпраздную Рождество в одиночку.
В коридоре холодно и темно. Огни вокзала, мерцающие внизу, вызывают у меня грусть. Люди с красными игрушками. Бары битком набиты. Я знаю, что в них яблоку некуда упасть. Будь я в Дублине, я бы мог там запросто присосаться к бочке. В праздничной суматохе меня никто бы не заметил. Закрываю мою крошечную келью, кладу ключ в надежное место и пробираюсь по лестнице на улицу.
У входа в дом он несколько замешкался. Посмотрел наверх, в окно. Певцы ушли, а из дома напротив вышла эта женщина с туго скрученным зонтиком, которым она принялась стучать по тротуару. Думаю, она просто хочет привлечь мое внимание. Должен был бы подойти к ней и сказать, сегодня Рождество и давайте отпразднуем его вместе. Будьте добры, оставьте меня в покое. Но, мадам, я ведь каждый вечер вижу, как вы раздеваетесь, неужели это не имеет для вас никакого значения? Только то, что вы нахально суете свой нос туда, куда не надо. Мадам, я отвергаю ваши оскорбительные намеки. С дороги, шваль! Автобусы ярко раскрашены, освещены и заполнены людьми. И я знаю, что бары переполнены.
Дэнджерфилд перешел Эрл Корт Роуд и остановился возле антикварного магазина, вытирая туфли о собственные штанины. Засунул руку в карман, вынул ее и поднял раскрытую ладонь к небу. Повернулся, чтобы посмотреть на густой поток машин, заполнивших улицы в этот рождественский вечер. С визгом тормозов останавливается такси.
Хлопает дверь такси. Дэнджерфилд поворачивается. И тут же отворачивается. Мужчина с тросточкой зажатой под мышкой вручает таксисту деньги и улыбается Дэнджерфилду. Я сошел с ума. Совершенно сошел с ума, если только улица эта не находится на небесах и мы не мчимся все вместе по скоростной дороге прямо в ад. Или я вижу перед собой самозванца?
Широко улыбается. В белых перчатках. Неужели я еще знаком хоть с кем — то, кто носит белые перчатки. И тросточку из черного дерева. Круглое лицо светится ангельской улыбкой, демонстрируя жемчужно-белые зубы. Сгинь, Перси Клоклан. Сгинь. На меня опять накатывается сумасшествие. Сгинь.
Потерявшему дар речи Дэнджерфилду.
— Почему же ты, скрытная гадина Дэнджерфилд, не сообщил мне, что приехал в Лондон? Скажи мне, Христа ради, не направляешься ли ты в собственную могилу?
— Перси, если это действительно ты, то я только могу сказать, что ты близок к истине и что мне пора промочить горло.
— И я тоже собирался тебя спросить, не измучила ли тебя жажда?
— Меня измучила жажда, Перси. Но ты ужасно меня испугал.
Перси Клоклан указал черной тросточкой на освещенные окна, из которых слышалась музыка. Заходите же, господа хорошие! И они зашли. В бар. Заказали два бренди. Вокруг все пели.
— У тебя не найдется сигареты, Перси?
— Все, что ты хочешь. И оставь себе сдачу.
— Перси, я принимаю все это на веру. И хотя по вкусу бренди я готов заключить, что нахожусь в баре в канун Рождества, все же позволю себе заметить, что еще минуту назад я считал тебя мертвецом.
— Прохиндеи поверили мне.
— Сомневался только Маларки. Он утверждал, что если уж ты заплатил за поездку, то должен был выжать из нее все возможное удовольствие. Все остальные поверили. Но, клянусь Богом, я очень рад видеть тебя живым и выглядящим, как богач.
— Выглядящим, как богач? Да я и в самом деле богач. А они поверили письму! Я прикончил бутылочку ирландского виски и подумал, что жалко ее выбросить так просто. И положил в нее записку. Я знал, что старина Маларки будет лгать, что он вообще не был со мной знаком. А ты-то как живешь?
— Перси, я на самом дне. И с каждым днем тучи сгущаются надо мной все больше и больше. Но я выживу. А ты куда ехал?
— Хотел заявиться без приглашения к Маларки, чтобы всех удивить. И вдруг увидел тебя на тротуаре, и ты выглядел, как бездомный. Я не поверил своим глазам. И насмерть перепугал таксиста. Выглядишь ты ужасно. И что это на тебе? Старая мешковина и газеты.
— Последнее время я не заходил к своему портному, Перси.
— Навести-ка его, черт побери, вместе со мной. И мы закажем тебе один из лучших костюмов во всей Англии.
— Скажи мне, Перси, откуда свалилось на тебя богатство?
— Пусть тебя это не волнует. Не волнует. Но я неплохо потрудился и кое-что нащупал. И гребу теперь деньги лопатой. Катаюсь в них, как сыр в масле. Я уехал из Ирландии, поклявшись себе, что заработаю достаточно денег, чтобы вволю пить и развлекаться с женщинами. Я даже купил себе «роллс-ройс».
— Ну, это ты уж шутишь.
— Сам ты шутишь. Я тебя в нем прокачу.
— Этого мне не перенести, Перси. Рождество, младенец Иисус, холодный Вифлеем и все это сразу. Мне конец.
Клоклан лезет в карман, достает черный бумажник.
— Это единственная вещь, которую я оставил после переезда в Англию. Я украл ее на кухне из пиджака Тони, пока он где-то в комнатах орал, чтобы ему подали чай.
— Замечательная штуковина.
— Он сам его смастерил.
Клоклан достал из бумажника пять пятифунтовых банкнот и отдал их Дэнджерфилду.
— Перси, ты не представляешь, что для меня это значит.
— Очень даже представляю. Но ты никогда не жался, когда угощал меня выпивкой, и не ныл, как они все. Стадо хныкающих, жалких свиней. Хныкающих, потому что маменьки их далеко. А мои родственнички, которые раньше на пушечный выстрел не подпускали меня к себе, потому что им было жалко поделиться со мной тарелкой супа или парой шиллингов, сейчас сами рвутся ко мне, потому что я даже испражняюсь чистым золотом.
— Перси, я тебе очень благодарен.
— Оставь эти благодарности. Пей. И выбрось эти дешевые сигары мы купим самые лучшие сигары. Что с тобой стряслось, Себастьян, где твои аристократические манеры и хорошо подвешенный язык?
— Заржавели.
— Ну и ладно. И эти лохмотья. Да выбрось ты их, ради всего святого. Лучше ходить нагишом, чем в этих грязных тряпках. Допивай и пойдем в парикмахерскую, чтобы тебя как следует постригли и побрили.
— Это очень любезно с твоей стороны, Перси.
