Джеймс Данливи - Рыжий
— Прекрати, прекрати. Дай же мне его, ради Бога. Где письмо, где?
— Садись же. Может быть, это твои последние минуты, прожитые в нищете. А единственный способ наслаждаться богатством — вспоминать нищету. Ходят слухи, Дэнджерфилд, что ты не вставал с постели с тех пор, как она приехала, и я должен сказать тебе без обиняков, что это позор, когда такой добрый христианин, как ты, предается похоти до такой степени, что по три дня не выходит из дома.
— Мак, я сам не свой. Сердце мое не выдерживает такого обращения.
— У меня есть только одно пожелание. Чтобы я подал его тебе на серебряном блюдце.
— Давай на чем хочешь. Можешь придерживать его своими гениталиями, но только давай.
— Ну, вот и оно. На моем серебряном блюдце времен царя Гороха.
Разрывает конверт. Разворачивает бумагу с водяными знаками. Закон. Взгляд его выхватывает фразу в самом конце:
«…сумма, над которой будет установлена опека, доход от которой не должен превышать шесть тысяч долларов в год, которые будут выплачиваться по достижении тобой сорока семи лет, в то время как…»
Я окончательно свихнулся и впадаю в прострацию.
Мак заливает кипяток в маленький коричневый чайничек. Это особый чай, говорит он, из тибетского монастыря Шаба.
Я хочу, чтобы
что-то сломалось,
но только
не моя шея.
29
Рождество. Лежу на спине. Слушаю, как на улице распевают рождественские песенки. Две недели назад я проснулся один — Мэри ушла. На столике она оставила записку. Она писала, что она все равно меня любит и надеется, что я на самом деле не имел в виду все то, что ей наговорил.
Мак рассказал мне, что встретил ее на улице и поговорил с ней. Она расспрашивала обо мне, о том, как я живу, не голодаю ли и почему я так себя с ней вел, ведь все, что она хотела, — помочь мне. Мак сказал, что ей дали роль в какой-то пьесе. И что она работает натурщицей.
Мое отчаянное положение не доставляет мне никакого удовольствия. Но я всегда говорил, что не сдамся. Миссис Ритзинчек требует, чтобы я рассчитался за комнату. Я знаю, что она несколько встревожена, но вряд ли ее по-настоящему это волнует.
Если намочить полотенце и положить его на лоб, то мне станет намного лучше. Не волнуйся, не отчаивайся, не лысей.
Сегодня утром на своей тарелке я обнаружил дополнительный ломтик ветчины и даже одно лишнее яйцо, и миссис Ритзинчек сказала, что со мной очень интересно беседовать. Она миловидная женщина лет сорока, и у нее все уже позади. Но, пожалуйста, не пытайся воспользоваться моим положением.
На прошлой неделе я отправился в Национальную галерею на Трафальгарской площади. Говорят, картины там бесценны. Я уселся в уютное кресло и немного подремал. А затем стал прогуливаться по залам до тех пор, пока мои туфли не развалились. Но Мак сказал, что в ноги кенгуру вделаны туфли, и он поменяет их на мои.
Полдень. Завтра — Рождество Христово. Любовь ко всем людям. А как насчет нескольких фунтов. Я исхудал и устал, но все еще не продаю свое тело мединститутам и квартирохозяйке. Сегодня Мак пригласил меня на вечеринку, на которой столы будут ломиться от напитков и жратвы. Всякий раз, когда я вычитаю двадцать семь из сорока семи в остатке остается двадцать. Мне и раньше приходилось ждать. Именно это мне сейчас все и твердят. А Мэри сказала, что я ничего не добьюсь, если буду просто сидеть сложа руки. Единственное утешение это то, что Мак проявил достаточно сообразительности и поводил меня по музеям, чтобы я вдоволь насмотрелся на модели локомотивов, машин и кораблей. И мы даже увидели тот гигантский маятник, который, как говорят, доказывает, что земля крутится. А потом мы отправились в Челси, и он заказал бутылку вина, отбивные и салаты, и я сказал, Мак, теперь-то я уже могу оглянуться на прожитую жизнь и кое-что понять. И я думаю, Мак, именно брак меня и доконал. Но я был влюблен, у нее были прямые светлые волосы, как у шведки, и, скорее всего, под венец я пошел из-за ее стройных конечностей да еще, быть может, оттого, что меня время от времени подталкивали к нему ее родные.
Мы с Маком сидели в том рафинированнейшем заведении, и я сказал, что мне не хочется впадать в чрезмерную сентиментальность, но я просто обязан рассказать ему о жизни за океаном. О том, какая там яркая луна и как шелестят листья. Воздух в Новой Англии свежий и вкусный. А женщины такие, что хоть их ешь. Загорелые, с вихляющими задницами. Но все это, Мак, исключительно напоказ. По газонам не ходить! И почему ты не понимаешь, отчего мне хочется рыдать на коленях? И я думал, что я вернусь и обоснуюсь в Хадсон Вэлли или в Хусатонике в Коннектикуте. Но нет. Я — месяц октябрь, и жизнь моя пройдет в ожидании зимы. И я не могу туда вернуться.
Мак сказал тогда, успокойся Дэнджер, не плачь. Пойдем-ка наймем радио-такси, чтобы пощекотать себе нервы.
Мы отправились на какую-то подозрительную окраину, поднялись вверх по лестнице, и Мак сказал: «Познакомься с Альфонсом». И я с ним поздоровался. Затем мне нужно было сходить по маленькому, и он посоветовал мне воспользоваться раковиной, и я вспомнил, как англичане писают во французские раковины, да и в свои собственные тоже, и подумал, что англичанам это, вероятно, подходит, и, без сомнения, это именно они научили этому бедных ирландцев, только те не могут добраться до Франции из-за дорожных расходов и языкового барьера. И я ответил, если не возражаете, я воспользуюсь унитазом. Мы обсудили, сколько тут стоят греховные радости, и сошлись на том, что довольно дорого. После этого я схватил цветочный горшок и выбросил его в окно. Мак мгновенно испарился, успев заметить, что я веду себя непоследовательно.
На следующий день я зашел выпить на улице Эрл Корт, и мне довольно нелюбезно сообщили, что меня видели бегущим посередине улицы и что я размахивал зонтиком и нападал на бедного МакДуна, который просил оставить его в покое. Еще мне рассказали, что я немилосердно лупил его по коленкам, а МакДун сказал, что я неисправимый хулиган, и это, разумеется, чистая правда. Меня увезли на автобусе и заперли в комнате с решетками. Никогда прежде со мной не обращались так ласково. Жена полицейского испекла для меня торт, я победил их всех в шахматы, и они пришли к выводу, что я весьма занятный тип. И сказали, что мне придется навестить американское посольство.
И я отправился в посольство. В казацкой шляпе. И произвел фурор.
Меня спросили, не шпион ли я, и провели к человеку, сидевшему за письменным столом и полировавшему ногти. Он посмотрел на меня и ничего не сказал. А затем вытащил папку, набитую документами. Он перелистал их, покачивая головой, и спросил меня, помню ли я свой личный номер, под которым служил на флоте. Я ответил, что номер этот, насколько я помню, был довольно длинный. Он ответил, что это плохо. Я заволновался и сказал, что номер был короткий. Он ответил, что это еще хуже. Он наклонился ко мне и спросил, ну откуда мне известно, что ты не самозванец? Приятель, я бы хотел им быть. Он стал звонить по телефону, скомкал бумаги и заявил, что я явно достаточно долго пробыл на английских островах, а я ответил, что в Ирландии и Великобритании, потому что Маларки настаивает на подобных вещах, а он ответил, приятель, для нас это одно и то же. Я пристально смотрел на него, а он попросил, мисс Биф принесите мне дело А 45353, а затем он сказал, что он очень занятый человек и что, просматривая ваше досье, мистер Дэнджерфилд, самое запутанное и длинное, я вижу, что вы попадали в затруднительные ситуации, залезли в долги, но ничто не указывает на то, что вы были нелояльны по отношению к Соединенным Штатам. Я подумал, что сейчас мы оба засмеемся, но мне удалось только ухмыльнуться. И я решил, что до того, как я выйду отсюда, я, по крайней мере, должен воспользоваться хорошим туалетом. И, пошатываясь на твердых после допроса ногах, я спустился по лестнице и открыл дверь. Меня нисколько не удивило, что у зеркала, стоя ко мне спиной, причесывалась женщина. А я зашел в одну из кабинок и занялся своей работенкой. Украл рулончик туалетной бумаги и, к своему сожалению, обнаружил, что сидение плотно привинчено. Думаю, увидев его, перекупщик грохнулся бы в обморок. Этот факт, однако, указывает на то, в какие времена мы живем. Когда я вышел из кабинки раздались такие крики, каких я не слыхивал с тех пор, как посетил Бедлам. На меня набросилась какая-то женщина и закричала мне прямо в лицо: «Выметайся отсюда!» За такое отъявленное хамство я тут же закатил ей оплеуху. Вероятно кто-то нажал кнопку пожарной сигнализации, потому что зазвенел звонок. И я сказал про себя, о Блаженный Оливер, если ты поможешь мне выбраться отсюда, я позабочусь о том, чтобы тебя канонизировали как святого, и даже заплачу за свечи, которые зажгу перед тобой в Дрогеде. Они показывали на меня пальцами. И говорили — вот он. Оставалось только покинуть корабль. И я стремительно бросился к выходу. Парень с внешностью футболиста устремился мне наперерез, ему на помощь спешил еще один студент, и, если бы они не столкнулись головами, со мной было бы покончено раз и навсегда. Я, как паук, засеменил вниз по лестнице. Со всех сторон раздавались вопли девственниц. Одна из девиц вцепилась в остатки моего макинтоша, но я-то знал, что смогу обойтись без этого клочка и вырвался из ее рук. Пулей я вылетел из дверей мимо вставшего по стойке «смирно» морского пехотинца.
