Владимир Шибаев - Прощай, Атлантида
– Не понял?
– Смурной, говорю? Травы объелся? – повысил Папаня тон.
– А чего?
– Того. Тебе кто звонил этих вытягивать?
– Разные. С газеты, и майор. Свой, из ментовки. А потом Нолик.
– Бараны, – зло сплюнул на крайнем ударении Папаня.
– Кто бараны? – зловато переспросил ждавший похвалы банкир.
– Вы! – заорал пацанок. – Подставили вас, как котят. На фотку снимали?
– Ну… – замялся Барыго. – Снимали. У одного братва аппарат об морду … А чего?
– Того.
– Так, наших эти козлы за жабры. Бригада к бою, не выдюжила. Да и косые просили.
– Так-то так, – уже спокойнее рассудил паренек и опять сплюнул. – А кого теперь на губернию ставить?
– Не понял?
– Понял, понял. Завтра все газеты подвал с фоткой дадут. Барыго расстреливает адвокатов.
– Так пули холостые! – возмутился банкир. – Наконец броневик научили слесарьки. На носу праздники, опередим, по редакциям с букетами пройдемся.
– Ладно. Этого хоть не давите, – указал пацан на географа.
Отошел, с трудом взобрался в огромную машину, и та, дав ход, скрылась за поворотом.
– Ну вот, – развел руками банкир перед географом и толкнул того в спину. – Да, иди хоть ты…
В кабинете начальника банка географ и Рита молча опустились на кресла. Ввел их туда забинтованный и почти весь заклеенный пластырем Артур Нолик, хранящий на лице злобную холодную мину. Секретарша молча принесла дымящийся чай, кофе и печенье. Вошел Барыго, молча уселся.
– Кто рассказывать будет? – спросил, поглядев исподлобья.
Тихо, неприметной мышкой в зале появилась молодая китайская барышня и тоже уселась за широким столом.
– Вот, – показал барышне Барыго на географа. – Еле добыли. Где база? – спросил он, вперясь в Арсения недобрыми глазами.
– Какая база? Военно-морская? – схамил географ. – Так китайские товарищи уже всех их знают.
– Не дури, – прошипел Нолик, шурша пластырем. – Тут люди с тобой разговаривают.
– Ему надо сделать рентген, – вдруг отчетливо выговорила Рита и страдальчески сморщилась. – Или промывание, – и отвернулась.
Арсений закрыл глаза.
– Ну, слава те… – перекрестился банкир.
Большего позора географ в свою жизнь не испытывал, но сопротивление было бесполезно. Через полчаса, опустошеного и измученного, его притащили назад. За это время ловкая молчаливая медсестра, вовсе не Алевтина, выпотрошила его огромной клизмой в ночную вазу. Ваза была всамделешняя старинная расписная и немецкая фирмы КРМ и взята с балюстрады банковской лестницы. Сидя под внимательным приглядом двух охранников, без и с наколкой на руке, географ считал секунды, и ему казалось, что вместе со всем лишним и наносным из него выходит что-то выжное, вечное и необходимое для жизненного цикла. Арсений так устал и ослаб, что не протестовал ни устно, ни, тем более, письменно.
Банкир сидел в своем кресле. Риты не было. Рядом молчала китаянка. У стены маячил тунгуз или киргиз с нунчаками в руках.
– Попей чайку, – предложил географу Барыго.
Сеня хлебнул и поперхнулся.
Вошла секретарша и на салфеточке внесла карту памяти, сожранную географом вместе с сочником в особых обстоятельствах и вынутую тихо перед этим из нутра фотоаппарата.
– Ну вот, – закивал головой Барыго. – Добыл все-таки, молодчина. Никто в тебя не верил, один я. А, Сенька!?
Китаянка взяла чайную ложечку, зачерпнула карту памяти, осмотрела. Потом аккуратно сгрузила в пепельницу и вздохнула:
– Сами с этим. Разберетесь, товарищи.
– Утром, через день, после праздника программистов нагоним, – пообещал руководитель "Гудбанка".
– Товарищ Евсей, можете оставить нас наедине? – спросила китаянка.
– Ну, – надулся банкир, – это не в наших правилах.
– Пожалуйста, – тихо попросила китаянка. – На секунду.
– Если б не знал Вас как аспирантку-отличницу нашего университета и географа, как просто ответственного человека…
– На две минуты, – опять кивнула головой китаянка.
– Ну… – и Барыго выбрался за дверь.
Женщина подошла и опустилась на стул напротив географа. Это была лет тридцати юная китаянка, худоватая и скромно одетая, с милым, приветливым лицом. И она спросила географа:
– Товарищ Арсений, где дневник?
– Я не веду, – не моргнул глазом географ.
Она вынула из папочки и развернула перед географом листок, виденный им возле броневика в баре "Касабланка":
– Нам очень хочется увидеть дневник этой пожилой хорошей женщины Двоепольской. Ты знаешь, где этот дневник?
– Нет.
– Ты видел его, товарищ Арсений.
– Нет, не видел, – нагло и спокойно соврал Полозков.
– У товарища Вэнь, – кивнула женщина на дверь, – есть наборы для иглоукалываний. Он знает все точки человека. Надо ли это?
– Все точки не знает никто, – жестко возразил Полозков.
– Ты, товарищ, читал что-нибудь из этого дневника?
– Я же его не видел.
– А пожилая бабушка говорила про это или рассказывала?
– Она очень слабая и болеет.
Китаянка посмотрела на его галстук.
– Очень красивый, – кивнула она. – Шелк. Ручная работа, сороковые годы. Откуда у тебя, товарищ Арсений, этот галстук.
– Бабушка подарила.
– А товарищ Вень говорит, что Арсений шел к бабушке в приют и уже был в этом галстуке. Ведь правда?
А китаец у двери подергал двумя пальцами, будто дрессировал обезьянку на нитках, и дружески улыбнулся.
– Правда. Она подарила его раньше.
– Раньше чего?
– Я устал, – сказал географ.
– Ты знаешь, товарищ, где стоит в Китае этот монастырь?
Арсений опустил голову и увидел, правда, что в середине галстука вытканы пагоды и деревца.
– Совсем не знаю.
– Товарищ, а ты знаешь что-нибудь про Китай? – спросила девушка.
– Знаю, – ответил географ. – Один ваш китаец, старик, сидя с учениками, как-то сказал: " Если ты желтый журавль и взлетел высоко в небо, то не увидишь, как в деревне во дворе дядюшки Ху расцвел миндаль. Спустись".
Девушка посмотрела на географа, и он поразился, как ее серые глаза на глазах темнеют, и на секунду в них мелькнула совсем темнота.
– Этот наш китаец, – сказала через минуту женщина, – сидя с учениками, еще как-то сказал: " Если подползла змея, не гладь ее, человек", – потом помолчала и добавила. – Идите домой, Сеня.
И географ, поспешно поднявшись, ретировался из этого места вон.
– Он видел дневник, – сказала китаянка, не поворачиваясь и ни к кому не обращаясь и, конечно, по-китайски.
А Арсений притащился в свою квартирку совершенно разбитый и выжатый и огляделся кругом плохо зрячим взглядом недолеченных глаз. Ключ от входной двери куда-то запропастился, но входная дверь была лишь чуть прикрыта. В комнате и в кухне все осталось в относительном нестрогом порядке, но Полозкова охватило отвращение. Это была уже не его квартирка: все вещи, ощупанные и захватанные чужими руками дурно пахли, оказались сдвинуты или, как книги, с перевернутыми корешками. Даже сломанный глобус валялся в том же углу, но теперь взирал на хозяина не океанической атлантической глубиной, а пятном африканских пустынь.
