Журнал «Если» - «Если», 2003 № 12
Именно такой шаг мы и делаем.
Мы определяем будущее как такое структурное состояние любой развивающейся системы, которое принципиально, до полной несовместимости отличается от предшествующего.
Если говорить о развитии глобальной человеческой цивилизации, то ее индустриальная фаза, где в экономике господствует машинное производство, наглядно отличается от фаз традиционных (античной и средневековой), экономика которых была основана почти исключительно на ручном труде. Они соотносятся между собой как абсолютное будущее и абсолютное прошлое; структурные (социально-экономические) параметры их несовместимы. Квантовая физика, построившая в XX веке принципиально иную картину мира, основанную не на «конечных», а на вероятностных локализациях (и состояниях) микрочастиц, является, в свою очередь, будущим по отношению к классической физике, основанной на законах Ньютона. Это пример будущего в науке. А, скажем, абстрактная живопись, отказавшаяся от конкретных зрительных форм, представляет собой будущее по сравнению с живописью предметной.
Причем, мы вовсе не даем ка-кую-либо оценку этих явлений. Мы не пытаемся выяснить, что лучше — «золотая античность» или «железный» XIX век. Что нам ближе — пленэры импрессионизма или хаотичные, бессмысленные, на первый взгляд, мазки и пятна В.Кандинского. Мы просто говорим о том, что эти системные состояния — в истории или в живописи — принципиально отличаются друг от друга.
Тогда настоящее мы можем определить как такое существование развивающейся системы, при котором принципиальных структурных изменений не происходит. Настоящее в этом случае будет представлять собой интервал, куда входят и близкое будущее, и недавнее прошлое. Все это в совокупности можно определить как «продолженное настоящее», выше уже упоминавшееся, и теперь оно обретает физическую размерность на оси времени.
И вот здесь сразу же проступает одна из главных футурологических характеристик, которая для нас чрезвычайно важна: переход от настоящего к будущему всегда является глубоким структурным преобразованием. Этот переход всегда представляет собой системную катастрофу, и масштаб ее зависит только от масштаба самой системы.
Мы говорим о наступлении личного будущего, если принципиальные изменения ограничены жизнью отдельного человека. Смерть человека, несомненно, является катастрофой для него самого, но на жизнь государства и общества влияния, как правило, не оказывает.
Мы говорим об историческом будущем, если структурные изменения, даже очень существенные, ограничены все-таки отдельным социумом или государством. Октябрьская революция, например, была абсолютным будущим для России, но не привела к каким-либо трансформациям тогдашнего цивилизационного статуса.
И, наконец, глобальным будущим, которое интересует нас в первую очередь, мы называем будущее, принципиально меняющее основы существования всего человечества. Таким будущим стала производящая экономика (земледелие и скотоводство) традиционной фазы развития по сравнению с присваивающей экономикой (собирательство и охота) более ранней архаической фазы.
Глубокие структурные преобразования при наступлении будущего — это, вероятно, универсальный закон любого развития. Он проявляет себя на всех уровнях материально-информационного мира и выражает, по-видимому, фундаментальную общность нашего мироздания. Законы, истинные для Вселенной, должны быть истинными и для человека. Тем более они должны быть истинными для динамики социально-экономических фаз, последовательность которых образует историю. Фактически, речь тут, конечно, идет о несколько иной, чем принято, формулировке второго закона диалектики: переходе количественных изменений в качественные — этот закон не стал менее справедливым только лишь оттого, что использовался в идеологемах марксизма. Просто социомеханика, изучающая крупномасштабную структуру истории, как и социальная термодинамика, исследующая превращения внутренних «социальных энергий», позволяют в известной мере формализовать «нечеткую логику» классической философии.
К этому мы еще вернемся. Здесь же важно подчеркнуть следующее.
Фазовый переход от настоящего к будущему (имеется в виду, конечно, глобальное будущее) действительно каждый раз представляет собой системную катастрофу. Переход от архаической (первобытно-общинной) фазы существования человечества к первой традиционной фазе (в марксистской терминологии — рабовладельческой) сопровождался громадным антропогенным кризисом, который уменьшил численность тогдашнего населения планеты примерно в 8 — 10 раз. Фактически, встал вопрос о самом существовании человечества. Переход от античности к Средневековью (то есть ко второй традиционной фазе развития) сопровождался крушением Римской империи и громадными антропотоками, получившими название «Великого переселения народов». Переход на рубеже Нового времени от второй традиционной фазы (феодализм) к фазе индустриальной (капитализм; машинное производство) продуцировал распад значительной части Католического единства и религиозные войны, охватившие практически всю Европу. Количество жертв, если прибавить сюда вызванные голодом и эпидемиями, исчислялось десятками миллионов человек.
Конечно, не каждая историческая катастрофа обязательно является сменой цивилизационных фаз, но каждая смена фаз, то есть наступление глобального будущего, непременно является катастрофой.
Можно, разумеется, счесть эти рассуждения излишне сухими, наукообразными, схоластическими, обращенными исключительно в прошлое и потому вызывающими чисто академический интерес, но за ними скрывается чрезвычайно неприятный для нас вывод. Если мы действительно находимся в периоде завершения индустриальной фазы (а целый ряд типологических признаков свидетельствует, что это именно так), если начинается новый фазовый переход, который затронет, по-видимому, всю существующую цивилизацию, то катастрофа, в данном случае исторически неизбежная, так же приобретет глобальный характер.
Мы подошли к самому краю времени, которое называется «настоящее». Дальше распахивается неизвестность с именем «будущее». Оно накатывается на нас, как цунами, вырастая от мелкой, почти незаметной волны до гигантского гребня, скрывающего половину неба.
Можно ли заглянуть в сердце бури? Можно ли разглядеть хоть что-нибудь за надвигающейся пеленой неизвестности? Можно ли, наконец, хоть что-нибудь предпринять, чтобы последствия апокалиптического урагана были менее сокрушительными?
От ответа на эти вопросы зависит сейчас очень многое.
