Юрий Петухов - Журнал «Приключения, Фантастика» 2 95
— Умаялся в них: нерастоптанные, первый раз обул, — а когда она поднялась с коленей, похлопал ее по заду и радостно воскликнул: — Жена!
И сразу приободрился — усталости как ни бывало! — торопливо разделся, роняя на пол семена хмеля и ржи, которым гости посыпали молодых, и развалился на ложе.
Невеста раздевалась медленно, стесняясь неотрывного мужского взгляда, а легла так, чтобы не касаться мужа, и стыдливо закрыла глаза. Он назвал ее женой, выбрал из всех девушек деревни, потому что любит, и она будет любить его. Влажными полными губами припал он к ее сухим губам — и она откликнулась на ласку. По телу невесты растеклась теплая истома, приглушившая боль, хоть и не такую острую, как тогда, пять лет назад, но тоже неприятную, а когда стало полегче, раздвинула шире ноги, чтобы мужу было удобней.
Вскоре он вцепился зубами в ее шею у ключицы, зарычал сладострастно. Потом зубы его медленно разжались, а тело будто расплылось и стало мягче. Муж лег рядом с ней, повозился малость, устраиваясь поудобней, и замер со скрещенными на животе руками.
Опять из нее что-то вытекало, наверное, кровь, надо бы подложить что-нибудь, но стеснялась, ждала, когда муж заснет. А он, хоть и дышал теперь ровно, засыпать не собирался. Она почувствовала, как волнами начала расходиться от него злость: первые были бледно-красными и невысокими, обещали быстро затухнуть, но следующие вдруг стали багроветь и вырастать, побежали быстрее и чаще. Она догадалась, что взбесило мужа, и придвинувшись и прижавшись щекой к его плечу, собралась рассказать, как все случилось, что не виновна, блюла себя, но не успела. Дальней рукой с маху ударил муж ее по лицу, отчего из глаз брызнули искорки, в ухе зазвенело, а скулу свело, если б и захотела что-нибудь сказать, теперь бы уже не смогла. Больше ее не били, и она потихоньку отодвинулась от мужа. В голове стоял тихий звон, какой издает лишь пустота, и в сердце было пусто…
…и в пещере. Откуда-то издалека, казалось, с другого края леса, доносилась песня, в которой трудно было разобрать слова, но легко угадывались грусть-тоска в высоком мужском голосе…
…пели за околицей, где по вечерам собиралась молодежь. Пойти бы послушать, но замужней женщине туда ходу нет. И она сидела у окошка, смотрела на темную улицу, надеясь, что молодежь вздумает пройтись через деревню, и можно будет наконец-то увидеть, кто поет. Вроде бы так и должно случиться: песня зазвучала громче и отчетливей, будто певец приближался к центру деревни.
За спиной послышались шаги — вернулся муж. Осторожно, словно хотел шутки ради испугать жену, подкрался он, обхватил ручищами и ткнулся холодным носом в ее шею. Жена недовольно пошевелила плечами, высвобождаясь из объятий.
— Пойдем спать, — просительно молвил муж, — поздно уже, а мне до зари надо встать, сама знаешь.
Она молчала и не шевелилась, прислушиваясь к песне, пытаясь по отдельным понятым словам догадаться, о чем в пей поется. Наверное, о том, как тяжко жить с постылым мужем, как уходят годы, а вместе с ними красота. И детей нет — боги не дали, — и не на кого истратить любовь, которой накопилось так много, что тесно ей в сердце, душит сама себя.
— Пойдем, — муж нежно, но требовательно сдавил ее плечо, заставляя подняться.
Она сбросила его руку и прильнула к окошку: пели уже совсем близко, сейчас будут проходить мимо их дома.
…Ой, собрались вороны —
Почернело небо —
И напали грозной тучей
На добра молодца
Долго бил их сизокрылый,
От зори до зореньки
Окропил сухую землю
Кровью вражьей…
Песня вдруг оборвалась, послышался веселый смех, постепенно затихающий: молодежь пошла назад, к околице.
— Пойдем, а? — скулил муж.
— Ложись, я посижу чуток, — ответила она.
— Подождешь, пока я засну?! — обиженно крикнул он. — Не выйдет! А будешь упрямиться, к родителям отправлю, не нужна мне такая жена!
— Отправляй, — промолвила она. Чем так мучиться, пусть лучше родной отец убьет. А может, и к лучшему все обернется.
Словно угадав ее мысли, муж спросил язвительно:
— Думаешь, другой возьмет в жены? Кому ты нужна, пустоцвет?!
Она вздрогнула, как от удара, поникла головой. Глаза ее уставились на живот, так и не познавший материнства. Она покорно встала, задула лучину, подождала, когда глаза привыкнут к темноте. Перешла к лавке. Муж уже лежал, нетерпеливо ерзал. Пусть помается, и чем дольше, тем меньше ей потом мучиться под ним. Она легла на спину, раздвинула на самую малость ноги: ему и так хватит, а ей все легче…
…огонь в очаге догорал, еле заметные язычки пламени вырастали над углями и быстро никли, почти не освещая пещеру. Денница лежала на спине и с тоской прислушивалась к звукам, глухим и непонятным, словно истершимся о стенки пещерного лаза. Кажется, мужчины спорили о чем-то, а может, просто разговаривали — пьяные, поди их разбери! Сейчас кто-то из них вспомнит, что наступил его черед, и попрется в пещеру. Пусть не спешит, здесь ему не шибко рады. А с другой стороны — скорей бы все это кончилось…
…она лежала лицом к стене и прислушивалась к звукам в сенях. Муж нетвердой походкой, перевернув по пути лохань, добрался до двери в горницу. Какое-то время он царапал дверь, как кошка, не мог, наверное, вспомнить, как открывается. Вспомнил-таки и, споткнувшись о порожек, с грохотом ввалился в горницу. Пробурчав что-то невразумительное, но веселое, он на четвереньках подполз к лавке.
— Слышь? — толкнул он жену в плечо. — А что я тебе принес!
Она не отозвалась, притворяясь спящей. Муж долго рылся за пазухой, разыскивая подарок, а найдя, снова толкнул ее в плечо.
— Во, смотри!
В темноте немного-то и увидишь, но любопытство взяло верх. Не оборачиваясь, жена ощупью нашла руку мужа, толстопалую, с грубой, шершавой кожей, и бусы в ней, снизанные из продолговатых твердых зернышек, наверное, из «кошачьего глаза», о таких давно мечтала, упрашивала купить. Она бережно высвободила бусы из мужней руки, перебрала зернышки, гладкие и теплые, приложила к шее, примеряя. Вроде бы впору, муж не дал толком померить, полез целоваться. Она оттолкнула его:
— Погоди!
Расстроено вздохнув — не даст ведь полюбоваться подарком, пока своего не получит! — она зажала бусы в руке и перевернулась на спину.
Когда муж после долгих и, кажется, бесполезных стараний слез с ней и захрапел, негромко и монотонно, убаюкивающе, жена справилась с дремотой, встала с лавки, подбежала к окну. Месяц светил ярко, видно было, как днем. Она медленно разжала пальцы, подставив серебристому свету бусы, свернувшиеся на ладони темной змейкой. Зернышки не вспыхнули зеленоватым огнем, были тусклы, даже лунный свет как бы сползал с них, не задерживаясь. Дерево, твердое дерево, может, бук или граб, но уж никак не «кошачий глаз»…
