Геннадий Прашкевич - Костры миров (сборник)
Я вскрикнул и отступил.
Боль сразу исчезла.
– Ну? – спросил Юренев, не вставая с пня.
Я колебался. Я испытывал непонятный страх, лоб пробило холодной испариной. Но вернуться без рюкзака значило осчастливить Юренева. Я должен был повторить попытку, вот он рюкзак, в метре от меня, но меня охватывал беспричинный, убивающий страх от одной мысли об этом.
А Юренев, наконец, встал.
Тщательно загасив сигарету, он подошел ко мне, тронул успокоительно за плечо, твердо сжал губы, свел брови, напрягся и медленно-медленно дотянулся до рюкзака.
– Не делай этого!
Он стащил рюкзак с выжженной земли и опять успокоительно потрепал меня по плечу. Вид у меня, наверное, был не лучше, чем у тех геофизиков.
– Тебя не ударило? – кажется, я заикался.
– Нет.
– Но почему?
– Не спрашивай. Не надо. Все хорошо, – он обнял меня за плечи и повернул лицом к себе. – Что ты почувствовал? Расскажи.
Заночевали мы в палатке под траурной лиственницей.
Я оборачивался, глядел на темную террасу.
Не было никакой охоты о чем-то спрашивать, я все еще не отошел от пережитого мною страха. Я даже на Юренева не злился, хотя он, несомненно, мог вовремя меня остановить.
Ночная гроза прошла над дальними отрогами Курайского хребта, зловещая тьма затопила поляну, лиственницу, палатку. Не было в беззвездной ночи ни фонаря, ни луны, ни зарниц.
Я не спал, меня томила тревога.
Чем, собственно, занимаются Юренев и Ия?
Поисками мифических плазмоидов?
Вздор.
Я уже не верил этому.
Отрабатывают систему НУС? Но почему в поле, не в лаборатории? Откуда мог знать Юренев о том, что произойдет на выжженной поляне? Ну да, они, конечно, переговаривались с Ией перед отъездом: координаты, разброс, настройка, выход сигнала. Но тогда почему Юренев подставил меня под удар, он же видел, в каком состоянии вернулись геофизики. И зачем я гонялся за этим дурацким штопором из лавки древностей? Ведь не затем же, что меня нечем было занять? Да, я согласился не задавать вопросов, но всему есть предел.
Юренев всхрапывал рядом. Ему было хорошо.
Мгла.
Ночь.
Я сам медленно проваливался в сон.
Было ли это сном?
Полог палатки медленно осветился. Не могло тут быть ни фонарей, ни далеких прожекторов, зарницы и те не вспыхивали в невидимом ночном небе, и все же палатка осветилась – оттуда, снаружи. По ее пологу, как по стеклам поезда, отходящего от перрона, потянулись тени. Они убыстряли бег, становились четче, сливались в странную вязь, в подобие каких-то письмен, если такие письмена могли существовать. В их непоколебимом беге что-то менялось, вязь превращалась в смутный рисунок, я начинал различать лицо, знакомое и в то же время мучительно чужое.
Кто это?..
Я не мог ни вспомнить, ни шевельнуться. Я знал, я умираю. Жутко и быстро била в уши чужая металлическая птичья речь. Я еще пытался понять, чье это лицо, но сил понять уже не было: я умирал, меня затопляло убивающей болью. Вскрикнуть, шевельнуться, издать стон, и я бы вырвался из тьмы и опустошения, но сил у меня не было.
Не знаю, как я сумел, но, кажется, вскрикнул.
Это меня спасло.
Юренев все так же спал, всхрапывая, полог палатки был темен и невидим. Сердце мое колотилось, как овечий хвост, я задыхался. Бессмысленно шаря руками по полу, я выполз из спального мешка, из палатки и упал лицом в прохладную траву.
Что я видел? Что это было?
Даже сейчас воспоминание о той ночи вызывало во мне непреодолимый ужас.
Я спустился в овраг, продрался сквозь плотные заросли черемухи и увидел над головой весело высвеченные солнцем трубы.
Ну их всех к черту – и Юренева, и воспоминания!
Солнце, трава, ажурная даже в своем запустении лестница, уходящая вверх, в белую теснину берез, – вот все, что мне нужно. Я в транзитной командировке, незачем мне беспокоиться за Юренева, похоже, он во всем защищен лучше меня. Надо уезжать, иначе он опять втянет меня в свои непонятные игры.
Рядом хрустнул сучок.
Я обернулся.
Шагах в пятнадцати от меня стояла Ия.
Глава VII
Ия
– Тухтур-бухтур, – пробормотал я. – Что ты здесь делаешь?
Ия рассмеялась:
– Это я должна тебя спросить.
Я не сводил с нее глаз.
Удлиненное лицо, чуть вьющиеся волосы, нежная кожа… Этого не могло быть, но Ия, кажется, помолодела. Голубые, нет, синие, типично нестеровские глаза, румяные щеки… Это в тридцать-то лет… Вязаное платье туго облегало, обтягивало грудь, бедра… Когда-то на шее Ии начинали намечаться морщинки, я хорошо это запомнил, но сейчас от морщинок не осталось и следа. Ровная, гладкая, нежно загорелая кожа…
– Иди сюда.
Я подошел.
Ия, улыбнувшись, присела на сухую коряжину, торчавшую над берегом ручья, и я мгновенно узнал пейзаж.
Заросший травой овраг, зеленые, политые Солнцем склоны, деревянная лестница с выщербленными ступенями, наклонно уходящая вверх, в белизну смыкающихся берез…
Конечно, та фотография могла быть сделана только тут.
– Что с тобой?
Я усмехнулся:
– Да так… Вспомнил…
– Ты шел так, будто боялся задавить случайного муравья, – Ия улыбнулась.
Она, как всегда, была спокойна. Ее глаза манили, радовали, но сама она ничем не выдавала своего внутреннего состояния. Если бы не копейка, лежащая в моем нагрудном кармане, я мог бы подумать – мы с нею не разлучались ни на час.
Но это было не так. Ия сказала:
– Я читала твою книгу. – Она, кстати, нисколько не удивлялась тому, что я стою перед нею. – Мне понравилось. Только почему вдруг ты взялся описывать чукчей?
В ее вопросе таился некий затаенный смысл. Я возмутился:
– В моем романе действуют не чукчи. Чукчи там появляются только в третьей части. А в основном речь идет о юкагирах.
– Это все равно… – Она улыбнулась, прощая мне мое возмущение. – Все равно семнадцатый век… Зачем ты полез так далеко? Ты же всегда писал о нашем времени.
Я усмехнулся. Я не мог понять, как Ия могла натянуть на себя такое узкое вязаное платье. Может, сзади есть молния?
И пробормотал, теряясь:
– На такой вопрос трудно ответить.
– Разве?
– Ты тоже считаешь, что вся литература о прошлом – вранье?
– Это не имеет значения, – Ия всегда отвечала прямо.
– Для кого?
– Предположим, для меня. Ты ведь не обидишься?
Я обиделся.
Ия, не вставая, потянула меня за руку и посадила рядом. Потом мягко провела ладонью по моему виску.
– Ты постарел. Или возмужал. Это тебя не портит.
– Ты помолодела. Ты стала еще красивее. Тебя это тоже не портит, – ответил я в унисон.
