Владислав Крапивин - Голубятня на желтой поляне
– Подслушивал, птенчик…
– Нет! – поспешно отпёрся мальчик. – Я случайно…
– Подслушивал случайно, – усмехнулся Лётчик. – Интересно, много ли слышал?
– Почти ничего, – сказал мальчик. – Бормотанье ка кое-то.
Мальчишки загораживали дорогу к дому, бежать было немыслимо, да, по правде говоря, и не хотелось.
Мальчик опять сказал:
– Я не нарочно…
– Что будем делать? – сумрачно спросил Лётчик у Андрюшки.
– Вот это прокольчик, – проговорил Андрюшка печально. Так говорят о большой неприятности, когда не знают, как её исправить. Он поддёрнул подол блузы, сунул руки в карманы на штанах и прошёлся по мальчику взглядом. От босых ступней до медных волосков, торчащих на макушке. И с беспощадной ноткой сказал:
– Придётся тащить в штаб.
Потом деловито предупредил мальчика:
– Попробуй только пикнуть.
– Не буду пищать, – тут же пообещал мальчик.
Он не испугался. Если бы ребята злились по правде, они могли бы накостылять ему прямо здесь. А сейчас была, видимо, игра. Мальчик давно мечтал, чтобы лицейские мальчишки взяли его в свои игры, но просить не решался.
Лётчик недоумённо глянул на Андрюшку:
– А… как?
– Завяжем глаза. Не помрёт.
– Не помру, – согласился мальчик.
Лётчик поморщился и спросил:
– А чем?
Андрюшка стал разматывать на колене синюю тряпицу.
– Маленькая, – сказал Лётчик.
– У меня есть платок, – торопливо сообщил мальчик. Платок ему в карман всегда клала мама, и там он лежал неделями чистый и нетронутый.
– Какой воспитанный ребёнок, – сказал Андрюшка почти без насмешки.
– Можно быть воспитанным, когда мама и папа… – заметил Лётчик. – Давай платок.
Они положили платок мальчику на глаза, а сверху плотно обмотали Андрюшкиным бинтом.
– Не вздумай подглядывать, – очень серьёзно сказал Андрюшка. – Худо будет.
– Не вздумаю. Честное слово.
– Честное слово ты маме давай. А с нами не валяй дурака, – проговорил в наступившей для мальчика темноте Лётчик.
– Я ни разу не нарушал честного слова, – обиженно отозвался мальчик.
– Ну и… пошли, – сказал Андрюшка.
Они взяли мальчика за локти твёрдыми горячими пальцами. Повели сквозь сухую траву, торчащую у стены…
Скоро под ногами оказались крутые ступени из холодного ноздреватого камня. Пахнула навстречу влажная землистая прохлада. С глаз убрали повязку.
2Подземная комната была похожа на внутренность перевёрнутой ступенчатой пирамиды. Высокие брусчатые ступени уходили вниз и смыкались квадратом вокруг небольшой площадки. Там, на площадке, горел ярким светом круглый корабельный фонарь. Кажется, масляный. Он снизу вверх бросал жёлтые лучи на мальчишек и на камни.
Мальчишек было человек семь. Они сидели на средних ступенях. Сидели, как люди, которые у себя дома. И удивлённо смотрели на мальчика.
– Вот… – произнёс Андрюшка с виноватой ноткой.
– Шпиона привели, – разъяснил Лётчик.
– Я не шпион, – сказал мальчик.
На него смотрели молча.
Среди сидевших только трое были в лицейской форме. Остальные кто в чём. Это и понятно, если говорить по правде. Морской лицей уже не был морским лицеем. Старшие ребята – курсанты в штурманских куртках с якорями – ещё изучали навигацию и морское дело, проходили практику на рыболовных и пассажирских судах, а потом получали капитанские свидетельства. А младшее отделение давно превратилось в обыкновенный приют. Сюда направляли мальчишек, оставшихся без родителей во время военных стычек между Берегами. Подбирали тех, кто бродили по дорогам беспризорные и голодные. Впрочем, были и такие ребята, которых привезли родители – некоторые отцы и матери думали ещё, что здесь ребята получат профессию и "научатся порядку".
В казематах, переделанных под спальни для четырёх человек, теперь жили по десятку и больше. И вместо полусотни младших воспитанников – подтянутых, знающих устав мальчиков, одетых в блузы с голубыми воротниками, – на крепостной двор каждый день после занятий вываливалась кипящая и пёстрая мальчишечья толпа.
Отец мальчика говорил:
– Рынок, а не школа. Как можно их учить, если даже не помнишь всех по именам? Да многие и не отзываются на имена, привыкли к прозвищам…
Сюда попадали мальчишки с обоих берегов. Они сколачивались в группы наподобие маленьких партизанских отрядов. Между отрядами шла скрытая, но постоянная война. Иногда она вспыхивала короткими кровавыми схватками, в которые боялись вмешаться учителя и надзиратели. Дрались обычно младшие. Между старшими вражда была сдержанной. Зато у старших случались дуэли – честные и жестокие. Потом курсантское отделение перевели из форта в казармы береговой охраны и дуэльный обычай перешёл к младшим. Однако здесь обошлось без крови, и скоро всякая стрельба прекратилась.
Рассказывали, что Музыкант отказался стрелять в противника и бросил на камни пистолет.
– Трус! – сказали ему и те, кто были за него, и те, кто были против.
– Мы тебе знаешь что сделаем в спальне… – сказали те, с кем он жил в одном каземате.
– Дурачьё, – сказал Музыкант. – Был бы я трус – не отказался бы. Мне в него пулю всадить – дело не хитрое… – Он кивнул на щуплого гордого мальчишку, которым стоял на другом конце площадки, спрятанной в прибрежных скалах. – А умирать легко? Кто-нибудь пробовал? Хоть разок? А? Давайте постреляем друг друга, а они пусть радуются.
– Кто "они"? – спросили его.
– Вот и я хочу знать – кто? Из-за кого вы все здесь? Кто стравливал Берега? Кому это было надо? И зачем? Ведь никто даже не знает, за что воевали…
– Тебе не понять, ты сам не знаешь, с какого ты берега, – сказал старший из мальчишек.
– Я знаю, с какого берега. С хорошего, – сказал Музыкант. – Там у нас…
Но тут все услышали странные звуки, будто кто-то захлёбывался и кашлял. Это на другом конце площадки щуплого мальчишку тошнило от запоздалого страха смерти.
– Сопляки, – сказал Музыкант, хотя многие были старше его. Поднял и бросил в море пистолет. На глубину.
– Пистолет-то не твой, чего кидаешься, – хмуро сказал старший мальчишка.
– Вы же храбрые, достаньте, – презрительно ответил Музыкант. – Прыгните вон оттуда! – Он показал на скалу, напоминавшую шахматного коня. Высота была метров десять. – Ну?..
Он посмотрел на каждого по очереди, сплюнул и полез по каменной "гриве коня". И сверху прыгнул. Прыгнул, не сняв свою странную форму с непонятными нашивками и потрёпанным аксельбантом.
Пистолет он, правда, не нашёл. Но он прыгнул…
Впрочем, кто знает? Может быть, это был просто рассказ. Про Музыканта много чего рассказывали. Он появился в лицее прошлой весной – сумрачный, молчаливый, ничего не знающий. Не знал даже, с какого он берега, и это было совсем невероятно. А может быть, он что-то скрывал… Был он нелюдимый, но не злой. Часто насвистывал что-то и за это получил своё прозвище. Про свою голубую форму – откуда она и почему такая – он коротко сказал однажды: "Вы же сами говорите, что музыкант. Значит, музыкантская…"
