Волчья натура. Зверь в каждом из нас - Васильев Владимир Николаевич

Как ни странно, но Золотых действительно не знал, почему гудят самолеты. Наземные экипажи — те передвигаются почти бесшумно. Если здоровы и вдоволь накормлены, естественно.

Вскоре в небе без всякого бинокля можно было разглядеть темную точку приближающегося борта. Он дотянул до условного посадочного коридора, сделал контрольный круг над полосой, зарулил на посадку и начал снижаться.

Золотых вдруг осознал, что последние дни ему очень не хватало присутствия Вениамина Коршуновича, коллеги-россиянина. Работать рядом с ним было удивительно легко и комфортно, даже несмотря на то что каждый работал на свою страну, а следовательно, кое-что придерживал в секрете. В рукаве. Но даже в условиях подобной неполной откровенности Золотых мог со спокойным сердцем взвалить некоторую часть дел на Коршуновича и его группу. Балтийцам, европейцам — этим Золотых не доверял. Не говоря уж о сотрудниках туранских или японокитайских служб. А россиянам — легко. Может быть, потому, что сибиряки — те же русские? Потому что Россия и Сибирь разделены весьма условной границей? Несмотря на некоторое охлаждение отношений при Самойлове, бывшем президенте России, обе страны очень быстро вернулись к безвизовому режиму и практически открытой границе. Чуть ли не у каждого сибиряка есть родственники в России, а у русского — в Сибири. Слишком уж велика территория для одной страны — наверное, поэтому Сибирь в свое время и отделилась от России. Как известно, чем дальше от столицы — тем больше беспорядка, тем обильнее коррупция и взяточничество среди чиновников. Вот и пришлось провести по Уралу границу и объявить второй столицей Красноярск. И однажды утром около ста миллионов вчерашних россиян вдруг обнаружили, что отныне они граждане Сибири…

Самолет сел. Генерал Золотых очнулся от раздумий, снял с шеи ремешок бинокля, пристроил уже успевший задремать селектоид на раскладном столе и направился к летному полю.

Коршуновича он хотел встретить лично.

С реабилитации Генриха отозвали рано утром в понедельник. Генрих, естественно, еще спал, ибо кто осмелится нарушать распорядок на реабилитации? Директор медцентра, кряжистый боксер, слегка обрюзгший в последние годы, но отнюдь не потерявший непреклонности, живо построил бы нарушителя, как выражались в медцентре, «на подоконнике» и выразил ему укоризну. А что такое укоризна старика Вермайера, Генрих не хотел даже вспоминать.

В общем, Генрих спал. Крепко, без сновидений, и намеревался проспать еще часа три-четыре, вплоть до официального подъема.

Не просыпаясь, он зафиксировал чьи-то тихие шаги в коридоре. Если бы этот кто-то прошел мимо, Генрих скорее всего и не вспомнил бы потом, что ночью у его палаты кто-то шастал. Но неизвестный остановился перед дверью, и Генрих проснулся. Открыл глаза, шевельнул ушами и уже приготовился было сесть на кровати…

В дверь постучали. Неизвестный не таился. Он пришел совершенно открыто и не собирался торчать перед дверью попусту или что-либо вынюхивать.

Генрих нащупал босыми ступнями казенные тапочки у кровати, включил неохотно оживший светильник и подошел к двери.

— Кто там? — зачем-то спросил он.

Дверь была не заперта, такие уж порядки в реабилитационном медцентре европейской разведки. Врачи и психотехники должны иметь неограниченный доступ к пациентам…

— Шольц, — коротко назвался Шольц.

Шеф.

«Если шеф ни свет ни заря примчался в медцентр, значит, что-то началось», — осознал Генрих, отворяя дверь.

Шеф был, как обычно, в штатском. Подтянутый и стройный, как и практически все доберманы, он производил впечатление человека, у которого рабочий день длится двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. И, если разобраться, это было не так уж далеко от истины.

Генрих посторонился, пропуская шефа в палату. Шольц, не снимая плаща, прошел к креслу.

— Собирайся, Генрих. Твоя реабилитация досрочно завершена.

Чего-то подобного Генрих и ожидал. Психотехники не стали лепить ему новую скорлупу, ограничились подлатыванием и косметической реставрацией старой. А это означало, что им просто не дали достаточно времени.

Впрочем, чему-чему, а этому Генрих совершенно не удивлялся. Он был на все сто процентов убежден, что история с волками возымеет скорое продолжение, и, естественно, не останется в стороне и он, Генрих Штраубе, в недавнем прошлом — оперативник группы «У», а последнее время — официальный агент внешней разведки Европейского Союза.

Его напарника — Франсуа д'Арсонваля — вывели из строя в самом начале алзамайских событий. Генрих продержался в Алзамае до самого конца, до попытки окружения и штурма волчьей базы в тайге. Бесславно провалившейся попытки. Но Генрих уцелел и даже умудрился с честью выйти из всех передряг. Откровенно говоря, нынешняя реабилитация не особенно и требовалась. Формы Генрих не потерял.

Вещей у Генриха почти не было — разведчики быстро отвыкают от вещей. Поэтому он просто оделся, нацепил часы и сунул в карман пиджака протянутый шефом пакет с документами.

— Готов, — выдохнул он.

Шольц немедленно покинул кресло и зашагал к выходу. Генрих пристроился следом.

По пути к выходу они никого не встретили; здание медцентра оставалось погруженным в дремотную тишину, а звуки шагов удачно глушились коврами. У портала разведчиков ждал длинный черный экипаж с дипломатическими номерами.

Транспортный самолет тянул над самыми барханами. Юрий Цицаркин, сотрудник внешней разведки Балтии, глядел в овальный иллюминатор и думал, что в Сибири они тоже высаживались с воздуха. С махолета. Только тогда внизу шевелилась тайга и в открытую рампу врывался прохладный ветерок. А пустыня была горячей даже на взгляд — Юрий видел красновато-желтые пески и едва различимые подвижные точки — шары перекати-поля. Поверхность барханов должна быть волнистой, но с такой высоты этого не различить.

Напарник Юрия — Рихард Вапшис — дремал в соседнем кресле, вытянув ноги далеко в проход. Ему было начхать на пустыню. Видимо.

Скорее всего более молодой и потому более импульсивный Рихард некоторое время назад уже посчитал себя уволенным из разведки. Что-то, видимо, неуловимо изменилось в его отношении к миру. Прежний Рихард хоть пару раз, но взглянул бы в иллюминатор, отпустил бы какое-нибудь едкое замечание. А этот — спал.

Тогда, чуть больше трех недель назад, дремал как раз Юрий. А Рихард разбудил его перед самой высадкой.

Теперь все наоборот.

«Черт возьми, — подумал Юрий. — А ведь и меня последние недели здорово скрутили… Во всяком случае, спать перед высадкой меня уже не тянет…»

И еще он подумал, что появление на Земле волков изменило жизнь очень большого числа людей. Взять хотя бы этот злосчастный туркменский переворот. Чего там наворотит Саймон Варга, темная личность, располагающая, как оказалось, довольно обширными возможностями?

Загадка. Уравнение со многими неизвестными. Он, Юрий Цицаркин, один из самых опытных разведчиков своей страны, вынужден чуть ли не переучиваться и принимать участие в полномасштабной служебной операции, для которой более соответствовало напрочь забытое людьми слово «война».

Так ведь и есть. Страны альянса вынуждены развязать войну против Туркмении. Точнее, против самозваного режима Варги и против волков. Сколько жизней будет сломано в этой войне? И откуда, черт возьми, взяться победителям, если многим российским и сибирским парням-пограничникам суждено обагрить руки людской кровью и сойти с ума, сознавая это? Как, черт возьми, легко волки нашли подобных себе здесь, на Земле! И как глубоко, оказывается, сидит в людях волчья натура, если, разучившись убивать, они все равно убивать не прекратили?

Вопросы, вопросы… Раньше Юрий почему-то редко задумывался о подобных вещах. А теперь — все чаще.

Самолет зарулил на посадку и стал снижаться. Рихард заворочался в кресле, открыл глаза.

— Что? Прилетели? — справился он сиплым со сна голосом.

— Ага.