Брайан Олдисс - Малайсийский гобелен
Он стоял недвижимо, с отвращением глядя на фантастический город.
Наконец он отвернулся от картин и заговорил, как будто меняя тему беседы:
— Только Бог достоин похвалы. Он дает все, и многие не способны принять его дары. Его благородство заставляет нас визжать от ярости. Малайсия входит в новую эру, мастер Периан, человек, которого ты упомянул, человек с севера с его революционными идеями — это символ нового времени. Я это чувствую, хотя и сижу безысходно в этой крысиной норе. И скоро — впервые за сотни тысячелетий — люди раскроют глаза и оглянутся вокруг. И впервые они начнут создавать машины, чтобы помочь своим слабым мышцам, и посещать библиотеки, чтобы помочь своим слабым мозгам — не здесь, возможно, а где-нибудь в другом, в другом месте. И что они обнаружат? Беспредельную протяженность этого Богом данного нам мира!
Сделав паузу, как будто для того, чтобы переварить собственные мысли, он разразился новым словесным потоком, как раз когда я снова попытался рассказать ему о своем лесном видении.
— Долгие годы — всю свою жизнь — я как раб изучал, копировал, описывал. Не говори мне, что я бездельник… И, тем не менее, я не способен на то, что делает простой луч света. Сюда, мой друг, иди за мной. Одну минуту. Я покажу тебе, с какой легкостью творит Господь то, чему мне не научиться за сотни лет!
Он порывисто схватил меня за рукав и потащил прочь из банкетного зала. Только дверь за нами хлопнула, когда мы уже пересекали двор.
— С чего это я должен украшать эти руины? Пусть загнивающее загнивает бесповоротно…
Вцепившись мне в рукав, он вел, а скорее, тащил меня назад в конюшню, в которой жил. Детишки, копошившиеся во дворе, радостно приветствовали его появление. Фатембер только отмахнулся от них. Он подтолкнул меня к приставной лестнице, и мы полезли наверх, на бывший сеновал. Детишки вопили, чтобы он с ними поиграл, Николае крикнул, чтобы они заткнулись.
Сеновал был теперь превращен в обширную мастерскую, забитую до отказа. Чего тут только не было! Столы, заваленные холстами, кипами бумаги, горшками с красками и кистями всех размеров. Инструменты самого разного назначения и геометрические фигуры. Множество предметов самых неожиданных, красноречиво говорящих об интеллектуальных интересах хозяина: чосиная нога, бивень роголома, черепа собак и проныр-хватачек, кучи костей, плетеная из коры шляпа, кокосовый орех, сосновые шишки, раковины, ветви кораллов, засушенные насекомые, воинские доспехи, образцы пород и минералов, книги по фортификации и другим предметам.
Всему этому Фатембер уделил не больше внимания, чем детям во дворе. Он стремительно пересек помещение, отдернул занавеску и, подзывая меня рукой, воскликнул:
— Здесь ты можешь чувствовать себя, как у Бога за пазухой, и обозревать Вселенную! Смотри, что может сотворить свет в руках подлинного Мастера!
Мы находились в душном, темном алькове. В центре его стоял стол, а на крышке стола была изображена яркая, многоцветная картина. Краски так сверкали, что, казалось, освещали комнату. С первого взгляда я понял, что Фaтембер открыл какую-то чудесную технику, стократ превосходящую процесс меркуризации Бентсона. Владея такой техникой, Фатембер становился по отношению ко всем остальным художникам, как человек по отношению к диким животным.
В картине что-то двигалось!
Ошеломленный, я подался вперед. И тотчас с разочарованием понял, что передо мной всего лишь заурядная камера обскура. Над нами было небольшое отверстие, откуда проникал свет, направленный особой линзой, установленной в башенке на крыше экс-сеновала.
Фатембер самодовольно потирал руки.
— Может наше искусство создать картину, столь же совершенную, как эта? Почему человек должен — что его заставляет — соревноваться с самой Природой? Как рабски я завишу от своего безумного видения!
Пока он со вкусом жаловался, я разглядывал сцену на столе. То был вид с верхушки крыши на дорогу за пределами замка, туда, где Туа текла меж пыльных берегов. Дорога раздваивалась на пригорке: один путь вел к старому кладбищу, второй сворачивал к воротам замка. У реки, среди валунов, расположилась на отдых группа людей, запыленных, как сама дорога. Их мулы паслись на привязи неподалеку. Во всех подробностях я видел старика, вытирающего лысину платком, вдову в черном, обмахивающуюся шляпой, и так далее. Я решил, что это группа пилигримов, отправившихся на покаяние и подвергающих себя трудным испытаниям. Каждая крошечная деталь была совершенна.
— Смотри, друг мой, какие они миниатюрные, — сказал Фа-тембер. — Мы их видим как бы глазами Бога или Дьявола — у него зрение острее. Мы считаем их реальными, тогда как на самом деле мы смотрим всего лишь на игру света, не оставляющую следов на столе. Погляди: вот идет моя жена, вот она карабкается на пригорок. Но ведь это не моя жена — это только крошечное световое пятно, которое я идентифицирую со своей женой. Какое оно имеет к ней отношение?
— Вы и не подозреваете, Николае, как пугают меня ваши рассуждения в связи с тем, что я недавно пережил. Он, не слушая, тыкал рукой в стол.
— Ее скопировал великий художник, который использовал только свет. Свет здесь, плоть там. Реальность там, идеал здесь.
— Почему вы уверены, что там действительно реальность?
— Что я — свою жену не знаю?
Я посмотрел на фигурку его жены, бредшую к воротам замка. Фигурка продвинулась на сантиметр или два по крышке стола.
— Может, нам спуститься и встретить вашу жену?
— Ей нечего нам сказать. И, скорее всего, у бедняжки и еды нет.
И отметая дальнейшие разговоры на эту тему, он отступил назад и, сдвинув рукоятку, повернул линзу. Медленно поднимающаяся на холм женщина и пилигримы мгновенно исчезли. Вместо них в волшебном круге света возникли крыши и фронтоны, а затем внутренний двор.
Необычная перспектива и чудесное свечение красок придали хорошо знакомым строениям такую поразительную новизну, что я невольно вскрикнул от восхищения. Крошечные птицы стремительно пересекали картинку на столе. То были образы тех самых вертков, которых мы с сестрой наблюдали часом раньше. Я мог даже видеть дымку в воздухе — вычесанная шерсть, поддерживаемая теплыми потоками воздуха, колыхалась над двором как паутина. Я поискал глазами окно своей спальни. Да, оно было здесь. Окно открыто, а на подоконнике сидит Посейдон и следит за быстрыми существами, расхватывающими клочки его бывшей шубы. Хотя окно на картинке не превышало моего ногтя, каждая его деталь была видна совершенно отчетливо. Так же совершенно было изображение кота.
Внезапно на картине возникло темное пятно, разрастающееся с пугающей скоростью. Это была птица. Она как будто подымалась из глубины стола и росла, пока не затмила всю картину полностью. Над нашими головами послышался скребущий звук, и из тьмы вынырнул верток и пронесся между мной и Фатембером.
