И Крупеникова - Предел бесконечности
Глеб изумленно смотрел на Тамару.
- Мы с тобой как две колеи на дороге: идут себе рядом и идут, - продолжала Тома с едва заметной грустью в бодром голосе, - но они никогда не пересекаются. А я так не хочу. Мне пора стать взрослой и сильной... Я вот что сделала.
Он перевел взгляд на ее открытую ладошку и вздрогнул. Черный камень, обвитый четким узором лежал на девичьей руке.
- Ты нарисовала? - у него перехватило дыхание. - Как? Когда?
- Когда мы победили вирус. Я хотела, чтобы мама Анны и Филиппа пришла и посмотрела на нашу землю, увидела все наши цветы и оживила свой. Только вот, Тамара запнулась, - теперь мне кажется, что я ее по-другому нарисовала. Ее цветок был сделан из звезд, а я его изобразила по-нашему, по-земному. Это неправильно?
Глеб задумался. Мгновенный порыв завязался в словах, и он медленно спрятал в своей руке юную ладонь с черным кристаллом.
- Знаешь, Тома, ведь две калии - это одна дорога. Им не нужно пересекаться, они всегда вместе. Как два крыла у птицы. Не будет одного птица не полетит. Когда ты станешь взрослой, у нас с тобой родится дочка. И мы научим ее быть такой же доброй, искренней и чуткой, какой ты представляешь Ольгу. Так для нас будет правильно. А альтернативное начало жизни - это дело Земли.
Тамара глубоко вдохнула теплый майский ветер и улыбнулась.
- Тогда я подарю камушек реке. Пусть земля сама создаст Ольгу. Если захочет!
И крошечный кристалл с тонким плеском опустился в речные воды.
_______________________
РАССКАЗЫ
КОГДА ДЫШАЛ МОРОЗОМ МЕСЯЦ-МАЙ
Посвящается всем растениям северо-запада и средней полосы России,
пострадавшим от небывалых холодов 2-11 мая 1999 г.
Солнце взошло. И ветер сегодня теплый. Эй, просыпайся, молодежь, пора утро встречать. Нынче май славный - все по закону: ночью зябко, а день добрый. Воды у матушки-земли вдоволь, пей - не хочу. Водица родимая по жилкам гуляет, благолепье! Люблю я эту весеннюю пору. Каждый год новый лист раскрываю, будто первый раз, когда только-только из-под земли ростком выбился. Вы, молодняк, годков через двадцать это оцените, а пока щурьтесь, щурьтесь, да не забудьте ветру поклониться да листочки на восток обратить. Солнце ждать не станет, лучом как кистью махнет, и за горизонт. А для нас солнышко - сама жизнь. Это лишь кажется, весна и лето не спешат. Траву перерасти не успеете, а они нам сентябрьский поцелуй, и след простыл.
А вот и соседи пробудились. Здравия всем и долгих лет! Как самочувствие, Дубок?... Увлекся, последние сплетни впитывает. Подрос, окреп, выкормыш человеческий. Мы тут в сквере так его зовем. Он не обижается, смеется. Никто до него у нас смеяться не умел. Видать, от людей перенял. Славный он малый. Позапрошлый год его в сквер в кадке принесли. Человек-мужчина - большой шаг я сразу определил: взрослый. И человек-женщина - росток совсем, ребенок то есть. Родитель и его отпрыск. Не спрашивайте меня, как я людей угадываю. Слышу, чую - это мне от предка досталось, Лесной Березы. Я его память по сей день храню.
Человек-мужчина начал землю тревожить, прямехонько над моими корнями. Я уж грешным делом чуть не завопил, а ну как подрубит. Но нет. Он ко мне своего выкормыша подсаживает и говорит. Ласковое что-то он говорил, нежное. До сих пор диву даюсь: странные существа - люди. Собак, кошек в домах приживают, знаю. Птиц в клетки запирают, рыб в банках с водой держат, даже цветы у них на окнах живут. А тут - деревце. Причем любили его не меньше, чем кошку или щенка. Я это по их теплу угадал. Точь-в-точь то же тепло, что у человека-женщины, которая каждое утро здесь проходит, и рядом с ней собака.
Дубок хилый был, хуже и придумать нельзя. Где ж ему здоровым расти! В кадке-то да в четырех стенах, без солнца, без родни. Добре, что людям хватило смекалки настоящей земле его отдать. Мы с Липой долго выкормыша в чувство приводили. Он ведь даже говорить не умел и нас понимал с трудом. Но ничего, выжил. И прошлый май выдержал.
Здесь его корешки, рядом. В моих корнищах запутались. Ничего, тесно не будет. А когда он в великана-дуб превратится, я уступлю. Время мне придет уступить. Нет, мне не жаль, напротив. Знаю, доброе дерево мое место на земле займет.
Послушаю, как там брат-Липа... Молчит. Э-эх. Сам я уж полвека на земле стою, а ведь как поросль несмышленая жду чуда: вдруг очнется друг, ответит. Напрасно. Мертвы корни, мертв прошлогодний срубок. Но все-таки где-то глубоко жизнь теплится. Одна почка набухла. Земля позволит, так следующей весной вытянется росток.
Молодняк, который нынче земное чрево покинул, память впитывает жадно, что воду. Уж не раз меня просили не таить, поведать о злой беде, о том, как одолели ее, устояли. Никто другой рассказывать не берется. Сок в ветках стынет, когда вспоминают. Я б тоже, верно, спрятал былое в самой сердцевине корней, да тревожатся молодые. Чуют боль, а причину уразуметь не могут. Особливо те, кого люди недавно в нашу землю поселили. Как раз на аллее, где юные клены погибли. И я решил - открою сокровенное, пусть знают и не страшатся.
Ранняя выдалась тогда весна. Проснулись мы после зимних холодов и себе не поверили. Шутка ли - середина апреля, а тепло, хоть цветом цвети. Солнце нас ласкало, будто перед летним яром. Вода - вот она, рядышком, и сок в ветвях струился сам собой. Дубок шутил: житуха как в кадке у человека-девочки никаких забот, никаких усилий. Липа не замедлил свое слово сказать: "Эх ты, желудь! Пока половодье идет, земля тебе воду щедро предлагает. Погоди, наступит июль, будешь ты капельки вытягивать и за каждую благодарить".
Мы принялись почки напитывать. Каждый норовил перещеголять других и первым листья развернуть. Я осторожничал. Хотя что греха таить, угнаться за молодежью нелегко. Пока каждую веточку соком порадуешь, пока засохшие посчитаешь, глядь - весь сквер в зелени стоит. Зато Липа старался без устали. Молод он был. Кора загрубеть не успела еще, а крона раскинулась на диво густая да статная. Листья свежие, росой умытые, благоухали по утрам, и люди случалось останавливались, любовались красавцем.
Сварливая Сирень долго отмалчивалась в углу у ограды, и вдруг выпустила шапку бутонов. То-то мы удивились. Сирень, она милая, теплом добрая. Да только люди ветки ее ломают. Нравится им ее ароматные кисти. Не понимают - не живет оторванный цветок, гибнет. Вот и ворчит старая подруга, жалуется.
Дубок отворял почки медленно, как я его учил. Он вроде бы стеснялся своих кудрявых листьев. Я уж было хотел вразумить малыша, но пришла человек-девочка - она частенько навещала выкормыша - и принялась говорить. Мне показалась, беспокоится она: тепло ее нежное трепетало. И я сказал Дубку: человек тебя любит, волнуется, что листочки твои кажутся меньше других. Наш юный друг насупился. До полудня оленьим мхом молчал. А как дневная жара миновала, предстал перед нами весь в зеленом кружеве, веточки расправил, за солнцем потянулся.
